Агнец или Растительная овца
Шрифт:
Если вернуть писателей и художников к делу, мир станет более здоровым. Правильно я говорю, Пап?
– –
«Да».
Твой Б.
– –
Гобелен держал гонорар за рассказ в руке и глядел в окно с улыбкой, похожей на благоговение. Деревья были зелеными и сильными. Улица была полная людей.
Лев Апатий выходил
Все было именно так и ничего не менялось: он делал свои удивительные скульптуры, за каждой из которых охотились толпы людей, а иногда выбирался в театр или принимал гостей у себя дома, где было множество книг и не единого стула, чтобы собеседники могли расхаживать как философы и желательно голышом, что радовало ему глаз и было чем-то вроде мистерии.
Это происходило десятилетиями, и все уже более-менее попривыкли. Женщины везли ему свои чаяния и тела, украшенные бусами, как он любил, мужчины, тихо завидуя, приезжали на разговоры об искусстве, впрочем, и они не прочь были иногда помолиться искусству, даже если никогда раньше не молились таким способом. Было в этом художнике что-то небесное, светлое, нежное. В нем не наблюдалось апатии, несмотря на имя, которое он носил, но он был спокоен и благороден. И что самое невероятное – чист. Он испытывал к этим женщинам и мужчинам искреннюю симпатию и не мог не поделиться тем, что у него было в избытке – вдохновением и духовным веществом, которое он передавал через поцелуи и объятия.
Глядя на него, можно было подумать, что мир либо рухнул, либо поднялся на невиданную высоту – понять этот образ жизни умом было невозможно, как и то, почему этот бог так и не полюбил ни одно живое существо настолько, чтобы отдать ему себя целиком. Впрочем, может быть, это как раз то, что недавно случилось?
Это началось само по себе, просто началось безо всякой причины. Может, причина была, но он не хотел думать о ней. Лев Апатий стал сам на себя не похож. Он ходил из угла в угол, и всюду появлялось одно и то же изображение – лицо птицы. Есть ли у птиц лицо? О, у этой птицы оно было. Он видел ее лицо на стене, оно было на скатерти, в занавеске, оно оставалось, когда он закрывал глаза. Это было лицо птицы. Его скульптуры начали повторять этот образ: одна за другой он лепил это лицо, он хотел знать его руками, наощупь, как-нибудь – никогда раньше не случалось ничего подобного этому наваждению. Он волновался, целыми днями бродил по комнате, рассматривая это лицо, которое жило в нем. Он, как и прежде, принимал гостей, но все чаще говорил о птицах, он говорил о видениях – люди не понимали его. Что случилось? Он и сам толком не знал. То, что захватило его целиком, – желание найти эту птицу, встретить ее.
И он искал, он искал. Он пошел в птичий музей, он ходил и смотрел на чучела, но там не было лиц, только мертвые тушки, он отправился к птичьему острову и там всматривался в фигуры существ, которые то шагали, то шастали, то перелетали с места на место, но там не было лиц – птицы, да, но не лица. Он решился на то, чтобы дать объявление, но его просто не приняли («ищу лицо птицы, которое лишило меня покоя, став непреходящим видением» – «простите, мы не можем принять художественный текст»). Он сидел в парке и смотрел на людей, у них были лица, но не было того, птичьего.
Что это было такое? Предчувствие музы или человека? Лев Апатий долго тянул птичий нос у новой скульптуры, и от этого у него блаженствовали руки, и сам он целиком весь блаженствовал. Но потом возвращалось это невыносимое чувство неведенья – он хотел, чтобы образ дошел до реальности. Впервые он не мог удовлетвориться искусством. Ему нужна была эта женщина или этот мужчина, или зверь – неважно, кто это такой, но пусть он войдет в его жизнь, пожалуйста, пусть он войдет. Он свел своей скульптуре руки в молитвенный жест и для себя дал обет, что будет делать это со всеми работами до тех пор, пока не встретит эту птицу в реальности.
Этот обет испугал его – он сам ограничил свою свободу, что с ним такое, может быть, заболел? В этот же день он собрал свои вещи, хлопнул дверью снаружи и отправился в путешествие – на поиски своего птичьего чуда.
Сколько времени он не ходил в путешествия? Не так уж и долго. Он часто выезжал в галереи в других городах, но теперь это было другое. Он не знал, что ему надо найти. Он двигался словно наощупь, ноги сами его несли, и этот путеводитель из интуиции – что за мистицизм такой?
Нет, все хорошо, все хорошо. Он шел неспешно по тротуару, а рядом разворачивалась жизнь буднего дня, спокойная и размеренная. Кричали продавцы фруктов, художник рисовал портрет, кто-то садился в кораблик, светился в лучах солнца золотой мост, разговаривали запястьями влюбленные на террасе – он зашел в это кафе, чтобы выпить горячего чаю, взял свой напиток и пошел постоять с ним на воздухе. Он стоял и смотрел, но присматривался: «Куда мне идти?»
– Вы что-то ищите? – спросил молодой человек, не выходя из объятий тонюсенькой девочки.
– Я ищу? Да. Но это причудливо. Понимаете, я вижу лицо птицы…
Влюбленные переглянулись.
– Продолжайте.
– Не знаю, что это такое, женщина или мужчина, муза или зверь, не знаю, но я должен это найти.
– Лицо птицы?
– Да, верно.
Девушка достала телефон и, судя по всему, начинала набирать эти слова в поисковике.
– Вы пробовали это?
– Нет, мне и мысль такая не приходила.
– Смотрите: «Как называется лицо птицы?» Люди интересуются…
– Чем?
– Подожди-ка… Люди-птицы… Человек-мотылек… Нет, это не то. Вот! «У птиц нет лица, у них глаза по бокам, правильно называть это головой». Это «голова».
– Голова?
– Да. Слово, которое вы ищите.
– Но я ищу… Простите, я так отвлек вас. Спасибо, что потратили время.
– Да ничего! – ответила девушка.
– Ничего, – добавил молодой человек.
Лев Апатий откланялся, отнес полупустую чашку на стойку и вышел на улицу.
Голова. Нет, это была не просто голова, это было духовное тело, которое идет до реальности – он чувствовал, что оно идет, и они вот-вот должны были встретиться.
Перейдя на сторону набережной, путешественник чуть наклонил шляпу, потому что солнечный свет бил ему прямо в глаза. Так он шел, немного укрываясь от яркости и заодно рассматривая птичье лицо, которое сияло изнутри. Он несколько раз споткнулся о камни, но все-таки продолжал двигаться, глядя на этот удивительный лик, как в навигатор, и иногда осматриваясь, чтобы не выпасть случайно на проезжую часть.
– Милая моя, милая.
Теперь информации стало больше – такое ощущение, что это солнце добавило своим светом еще одну деталь паззла. Он узнал, что это женщина, и что-то теплое, тонкое, светлое заиграло в нем музыкой. Кто она такая? «Позволь мне увидеть ее», – так он обращался к невидимому турагенту.