Агнец
Шрифт:
— Во полоумный, — глядя на меня, произнес старый солдат.
Джошуа посмотрел на меня в последний раз, закрыл глаза и умер.
— Уходим, Шмяк, — раздался женский голос у меня над ухом. — Уходим.
Меня развернули и повели к городу. Поднялся ветер, я чувствовал, как меня колотит озноб. Небо потемнело: надвигалась буря. А вопль все звучал, не смолкая, и лишь когда Иоанна зажала мне рот ладонью, я понял, что все это время кричал я один. Я сморгнул слезы, потом еще и еще раз, чтобы хоть видеть, куда ведут, но едва зрение возвращалось, все тело мое сотрясали рыдания и вода снова текла из
Меня вели к воротам Генаф — это, по крайней мере, ясно. А со стены, над самыми воротами, за нашим приближением наблюдала темная фигура. Я сморгнул и за секунду ясности различил, кто стоял там.
— Иуда! — взвыл я. Голос у меня сорвался.
Я оттолкнул женщин, кинулся в ворота, забросил себя на высоченную створку и прыгнул на стену. Иуда побежал по гребню на юг, озираясь, где бы спрыгнуть.
В голове — ни единой мысли о том, что я делаю, ничего, кроме горя, обратившегося в ярость, кроме любви, ставшей ненавистью. Я мчался за Иудой по крышам Иерусалима, расшвыривая всех, кто попадался на пути, давя горшки, круша клетки с птицей, срывая веревки с развешанной стиркой. Добежав до последней крыши, которая не вела никуда, Иуда спрыгнул с высоты второго этажа, поднялся на ноги и захромал по улице к Ессейским воротам в долину Еннома. Я на полном ходу слетел с крыши и приземлился, не сбившись с шага. В лодыжке что-то хрустнуло, но я ничего не почувствовал.
У ворот стояла очередь желавших попасть в город. Наверное, хотели укрыться от надвигавшейся бури. Небо с треском расчерчивали молнии, на улицы уже падали огромные капли дождя, каждая размером с жабу. Они оставляли в пыли кратеры, и весь город постепенно окрашивался жидкой грязью. Иуда пробивался сквозь толпу, точно плыл в дегте, — люди не желали расступаться, он увлекал их за собой. С каждым шагом вперед его отбрасывало на шаг назад.
Я заметил у городской стены лестницу и взбежал наверх. По стене бродил римский патруль, и я просквозил мимо, уворачиваясь от копий и мечей, достиг ворот, перескочил их и оказался на противоположной стороне. Иуда был теперь прямо подо мной. Он вырвался из толкучки и быстро продвигался по гребню, бежавшему параллельно стене. Прыгать слишком высоко, и я следовал за ним по стене до угла с зубцами и бойницами — здесь стена полого опускалась к массивному основанию, как того для поддержки углов требует наука фортификации. На животе я соскользнул по влажному известняку и приземлился в десяти шагах за спиной у зилота.
Он еще не знал, что я рядом. Дождь хлестал сплошняком, а гром гремел так часто и оглушительно, что я не слышал ничего, кроме ярости, ревевшей у меня в голове. Иуда добежал до высокого кипариса на самом краю утеса. Между деревом и стеной с сотнями выдолбленных гробниц вилась узкая тропа. А сразу за деревом — откос, ярдов пятьдесят другой отвесной стены. Из-за пояса Искариот выхватил кошель, отвалил небольшой камень от входа в одну из гробниц и сунул кошель внутрь. Я схватил Иуду за шиворот, и он завизжал.
— Давай-давай, положи камешек, — сказал я.
Он попробовал извернуться и ударить меня. Я спокойно забрал у него камень и аккуратно положил на место. А потом единственным ударом сбил Иуду с ног и подтащил к обрыву. Одной рукой я держался за кипарис, другой сжимал ему
— Не стоит сопротивляться, — предупредил я. — Вырвешься — просто упадешь.
— Я не мог оставить его, — хрипел Иуда. — Нельзя таких в живых оставлять.
Я втянул зилота на тропу и сорвал с его туники кушак.
— Он знал, что должен умереть, — бормотал Иуда. — Ты думаешь, откуда я узнал, что он пойдет в Гефсиманию, а не к Симону? Он же мне сам сказал!
— Но ты мог его и не предавать! — заорал я и одним концом кушака охватил ему горло, а другой перекинул в излучину кипарисовой ветви.
— Не надо. Не делай этого. Мне пришлось. Кто-нибудь все равно бы… Он бы нам напоминал, кем мы никогда не станем.
— Ну да, — ответил я.
И столкнул его спиной вперед, а сам поймал свободный конец кушака. Ткань на ветке натянулась до звона. Иудина шея хрустнула, точно щелкнул сустав. Я отпустил кушак, и труп рухнул во тьму. Я не услышал падения — все заглушил раскат грома.
И тут ярость вытекла из меня — будто скелет растаял и поплыл. Я посмотрел вперед, через всю долину Еннома, вгляделся в сплошной полог обесцвеченного молниями ливня.
— Прости меня, — сказал я и шагнул с утеса. Один раскат боли — и ничего.
Вот все, что я запомнил.
Эпилог
Ангел взял книгу, открыл дверь, вышел в коридор и постучался в номер напротив.
— Закончил, — сообщил он кому-то внутри.
— Ты что — уходишь? А мне можно? — спросил левит по прозванью Шмяк.
Дверь напротив отворилась. В проеме стоял другой ангел — вроде как более женской наружности, чем Разиил. У ангелицы в руках тоже была книга. Ангелица шагнула в коридор, и за нею возникла женщина — в джинсах и зеленой блузке. Волосы длинные и прямые, темные с рыжеватым отливом, хрустально-синие глаза. Они как-то даже светились на смуглом лице.
— Мэгги, — сказал левит.
— Привет, Шмяк.
— Мэгги закончила свое евангелие несколько недель назад, — сообщил Разиил.
— Правда? Магдалина улыбнулась.
— Ну мне же не пришлось так много писать. Я вас семнадцать лет не видела.
— А, ну да.
— Такова была воля Сына — чтобы вы вместе вышли в этот новый мир, — сказала ангелица.
Левит пересек коридор и обхватил женщину руками. Они целовались так увлеченно, что ангелы принялись топтаться, откашливаться и вполголоса бормотать: «Сняли бы себе комнату, что ли».
Потом, чуть отстранившись, мужчина и женщина долго рассматривали друг друга. Левит сказал:
— Мэгги, сейчас все будет, как всегда? Ты со мной, ты меня любишь, но лишь потому, что тебе не достался Джош?
— Конечно.
— Какая жалость.
— Ты не хочешь со мной быть?
— Нет-нет, хочу. Но все равно жалко.
— У меня есть деньги, — сказала она. — Они мне денег дали.
— Это мило.
— Идите, — сказал Разиил, теряя терпение. — Идите, идите, идите. Ступайте прочь. — И он махнул дланью вдоль коридора.
Они пошли — рука об руку, ступая осторожно и робко, через каждые несколько шагов оглядываясь. А потом обернулись еще раз, и ангелов уже не было.
— Зря ты не остался, — сказала Мэгги.