Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста
Шрифт:
Ей глубоко запали в душу слова Михаила Давыдовича о необходимости у нас второго Нюрнбергского процесса, и в заветной ее записной книжке был подробно выписан приговор, вынесенный в 1946 году.
Настрадавшись в недавнем прошлом от доносов и преследований, многие реабилитированные боялись любой огласки. Одна Агнесса не боялась ничего. Она была пылким агитатором. В метро, трамвае, в очереди, если начинали оправдывать Сталина и осуждать репрессированных, она тут же со свойственными ей красноречием и страстностью вклинивалась в спор и чаще всего побивала своих оппонентов тем, что сама была в лагере и знает правду не понаслышке, —
писала Мира Яковенко.
Да, ее описание
История Агнессы вызывает доверие еще и потому, что, пользуясь всеми благами сталинской системы, она себя с ней не идентифицирует. Этим, видимо, и объясняется ее поразительная откровенность. Но так уж устроена эта женщина: жизнь дает, и она берет. Берет охотно и с радостью. Она принимает мир таким, каков он есть, не скрывает удовольствия, которое получает от красивых вещей, от материальных ценностей. Красота и уют для нее органичны. Агнесса привносит их и в казенную обстановку госдач, и в кошмар лагерного барака. Свои наряды она описывает с таким наслаждением и с такими подробностями, что их невозможно не запомнить, как туалеты Скарлетт О’Хары: и бледно-зеленое свадебное платье с золотыми пуговицами, и черное со шлейфом на приеме в Кремле, и штопаную красную вязаную кофточку и драную беличью шубку, с которыми не расставалась в лагере.
Агнесса ничуть не смущается тем, что ее главное оружие в борьбе за выживание – откровенная, почти агрессивная женственность и женский инстинкт. Именно это позволило ей не только выжить, но, что еще труднее, сохранить свое достоинство. Это удавалось Агнессе не всегда. Но когда она вспоминает о прошлом, у нее хватает смелости не лгать себе и другим, уверяя, что во всех ситуациях вела себя безупречно.
И еще одно – выжить она старалась, как правило, не за счет других. Даже попадая в обстоятельства, выбраться из которых было чрезвычайно трудно, она полагалась прежде всего на себя, внушала себе, как внушала героиня Маргарет Митчелл, что ни за что не будет думать о плохом: “Я умею себя уговорить, убедить, отбросить ужасное, страшное, уйти в другой мир… Ведь главное – в любых обстоятельствах не потерять голову. Не может мне не повезти!”
Ирина Щербакова
От автора
Я познакомилась с Агнессой Ивановной Мироновой в 1960 году у своих друзей. Это была женщина лет сорока (так мне в первый момент показалось, но вскоре выяснилось, что она много старше), еще очень красивая. Прекрасные черты лица, живые зеленовато-карие глаза какого-то удивительного сияющего оттенка, прическа из крупно вьющихся каштановых волос венцом вокруг головы, большое декольте (хотя была уже осень), безупречно гладкая стройная шея. Платье было светлое, летнее, идеально пригнанное по фигуре, подчеркивающее большой бюст. Было видно, что она следит за своей еще очень хорошей фигурой.
За ужином она стала рассказывать об этапе, которым пересылали ее из Москвы в Караганду. Она рассказывала ярко, красочно, темпераментно, с интонациями действующих лиц, все мелочи в ее рассказе вставали, как живые. Талант рассказчицы и сама рассказчица произвели на меня огромное впечатление.
Мы вышли вместе, нам было по дороге. Я стала ее расспрашивать.
Агнесса не принадлежала к тем репрессированным, которые словно стеной закрывают пережитое от чужих глаз, не хотят говорить о нем, обрезают всякие воспоминания. Она ничего
В тот первый вечер мы, прощаясь, условились, что в ближайшее время она придет ко мне. И она пришла и принесла мне прекрасные письма из лагеря Михаила Давыдовича Короля, ее третьего мужа, и стихи бывшей узницы АЛЖИРа Софьи Солуновой. А затем я стала приходить к ней. Так возникла наша дружба.
Мы дружили до самой ее смерти, больше двадцати лет…
Я любила приходить к ней. Я побуждала ее к рассказам, а ей рассказывать было нужно, это теперь была ее жизнь.
Оговорюсь – я не точна. Она жила не только прошлым. Активная и энергичная натура, она деятельно жила настоящим, жизнью своих близких и друзей и собственной духовной жизнью.
Но вернусь к рассказам. Предложить ей записывать их я не решилась. Я боялась не того, что она не согласится, а того, что узнав, что слова ее запечатлеваются, она цензуровала бы себя, рассказывая, подбирала бы, что сказать, а что нет, и естественный рассказ превратился бы в надуманный и мертвый.
Приходя от Агнессы домой, я записывала, что удалось запомнить. Были и пропуски в памяти. Тем не менее что-то осталось. И на основании этих вех, дополнив их рассказами близких Агнессы и собственными воспоминаниями о ее рассказах, я и попыталась написать о ней то, что удалось сохранить. Увы! Это только схема, только краткий смысл, только скелет ее рассказов. Живые интонации, яркие подробности, эмоциональная окраска ситуаций – все это потеряно…
У Агнессы была исключительная память. А зрительная просто феноменальная. Пятьдесят лет спустя она могла подробно назвать, кто во что был одет и какого цвета что было. Цвета и оттенки она помнила удивительно. Все это ускользает из моего изложения, и не только потому, что самой мне многое не запомнилось, но и умышленно, иначе описание туалетов заняло бы слишком много места.
Ускользнут и многие имена. Это жаль. Я вовремя не переспросила Агнессу и не записала их точно.
Мира Яковенко
Часть I. И рай, и ад – всё рядом
Мой дедушка
Вы знаете, я сейчас больше всех писателей люблю Чехова. Я его не понимала прежде, я только сейчас оценила. Спасибо, что вы принесли мне его письма [6] . Это ведь самое подлинное.
Чехов мне еще и потому интересен, что он был на Сахалине [7] , как раз когда там отбывал каторгу мой дедушка – отец моей матери. Чехов, думается мне, знал его. Я рассказала в Ленинской библиотеке, и они мне разрешили пройти в рукописный фонд. Там я нашла картотеку арестантов [8] , составленную Чеховым. На каждого арестанта, о котором удалось Чехову получить какие-то сведения, он заводил карточку.
6
Речь идет о томе (или нескольких томах) писем Антона Чехова, принесенных Агнессе Мирой Яковенко из 30-томного Собрания сочинений Чехова, которое было опубликовано в М.: Наука, 1974–1983. 12 томов занимали письма.
7
Чехов был на Сахалине в 1890 году.
8
С острова Чехов привез “целый сундук всякой каторжной всячины”, около 10 тысяч статистических карточек и “много всяких бумаг”.