Агни Йога. Священные знаки (сборник)
Шрифт:
В улыбке единения все стало простым. Ореолы Мадонны, такие одиозные для предубежденных, сделались научными физическими излучениями, давным-давно известными человечеству аурами. Осужденные рационализмом современности символы из сверхъестественного вдруг сделались доступными исследованию испытателя. И в этом чуде простоты и познания наметилось дуновение эволюции Истины.
Один из собеседников сказал: «Вот мы говорим сейчас о чисто физических опытах – а ведь начали как будто о Матери Мира». Другой вынул из ящика стола записку и промолвил:
«Современный индус, прошедший многие университеты, обращается так к Великой Матери, самой Радж-Раджесвари: Если я прав. Матерь, Ты все:
Кольцо и путь, тьма и свет, и пустота,Голод и печаль, и бедность, и боль.От зари до тьмы, от ночи до утра, и жизнь, и смерть.Если смерть бывает, – все есть Ты.Если Ты все это, тогда и голод, и бедность, и богатствоТолько преходящие знаки Твои.Я не страдаю, я не восхищаюсь,Потому что Ты все, и я, конечно, Твой.Если Ты все это показываешь смертным,То проведи, Матерь, меня через Твой светК Нему – к Великой Истине.Великая Истина нам явлена только в Тебе.И затем ввергни куда хочешь мое бренное телоИли окружи его золотом богатства.Я это не буду чувствовать.Ибо с Твоим светом я познаю Сущее,Ибо ты есть Сущее, – а я Твой.Значит, я в Истине!»Третий добавил: «В то же время на другом конце мира поют: „Матерь Света в песнях возвеличим!». А старые библиотеки Китая и древне-среднеазиатских центров хранят с далеких времен гимны той же Матери Мира“.
На всем Востоке и на всем Западе живет образ Матери Мира, и глубоко значительные обращения посвящены этому Высокому Облику.
Великий Лик часто бывает закрытым, и под этими складками покрывала, сияющего квадратами совершенства, не кажется ли тот же Единый Лик общей всем Матери Сущего!
Мир миру!
Гуру – Учитель
Однажды в Финляндии я сидел на берегу Ладожского озера с крестьянским мальчиком. Человек среднего возраста прошел мимо нас, и мой маленький компаньон встал и с великой почтительностью снял свою шапку. Я спросил его после: «Кто был этот мужчина?» И с особой серьезностью мальчик ответил: «Это учитель». Я снова спросил: «Он твой учитель?» – «Нет, – ответил мальчик, – он учитель из соседней школы». «Ты знаешь его лично?» – настаивал я. «Нет», – ответил он с удивлением… «Тогда почему ты приветствовал его так почтительно?» Еще более серьезно мой маленький компаньон ответил: «Потому, что он учитель».
Почти аналогичный случай произошел со мной на берегу Рейна около Кельна. Снова с радостным изумлением я увидел, как один молодой человек приветствовал школьного учителя.
Я вспоминаю в самых возвышенных словах о моем учителе, профессоре Куинджи, знаменитом русском художнике. История его жизни могла бы заполнить самые вдохновенные страницы биографии для молодого поколения. Он был простым пастушком в Крыму. Только последовательным, страстным стремлением к искусству он был способен победить все препятствия и, наконец, стать не только уважаемым художником и человеком великих возможностей, но также настоящим Гуру для своих учеников в его высоком индусском понятии.
Три раза он пытался поступить в Императорскую Академию Художеств, и три раза ему отказывали. В третий раз 29 студентов были приняты, и ни один из них не оставил своего имени в истории искусства. И только одному, Куинджи, было отказано – Совет Академии не состоял из Гуру и, конечно, был недальновидным. Но юноша был настойчив, и вместо бесполезных попыток он написал пейзаж и подарил его Академии на выставку и получил две награды без сдачи экзаменов. Он работал с раннего утра. Но после обеда взбирался на ступенчатую крышу своего дома в Петрограде, где каждый полдень тысячи птиц слетались к нему. И он кормил их, разговаривал с ними, как любящий отец, изучал их. Иногда, очень редко, он приглашал нас, своих учеников, на эту знаменитую крышу, и мы слушали замечательные истории о личностях птиц, об их индивидуальных привычках и о том, как к ним приблизиться. В эти мгновения этот невысокий, крепко сложенный человек с львиной головой становился таким же мягким, как святой Франциск. Однажды я видел его очень удрученным в течение целого дня. Одна из его любимых бабочек поломала свое крыло, и он придумал очень искусный способ поправить его, но его изобретение было слишком тяжелым, и благородную попытку постигла неудача.
Но с учениками и художниками он знал, как быть твердым. Очень часто он повторял: «Если вы художник, даже в тюрьме вы должны оставаться художником». Однажды в его студию пришел человек с очень красивыми эскизами и набросками. Куинджи похвалил их. Но человек сказал: «Но я несчастлив, потому что не могу продолжать писать картины». «Почему?» – участливо спросил Куинджи. И человек сказал, что ему надо кормить семью, и он работает с десяти до шести. Тогда Куинджи спросил его резко: «А с четырех до десяти что вы делаете?» «Когда?» – спросил человек. Куинджи объяснил: «Конечно, утром». «Утром я сплю», – ответил человек. Куинджи возвысил голос и сказал: «Ну, тогда вы проспите всю свою жизнь. Разве вы не знаете, что с четырех до девяти самое лучшее творческое время, и не обязательно работать над вашим искусством более пяти часов в день». Потом Куинджи добавил: «Когда я работал ретушером в фотостудии, у меня тоже была работа с десяти до шести. Но с четырех до девяти у меня было достаточно времени, чтобы стать художником».
Иногда, когда ученик мечтал о каких-то особых условиях для работы, Куинджи смеялся: «Ну, если вы так нежны, что вас надо поставить в стеклянный футляр, то лучше умереть как можно скорее, потому что наша жизнь не нуждается в таких экзотических растениях». Когда же он видел, что ученик преодолел обстоятельства и прошел победно через океан земных бурь, то его глаза сверкали, и он громко заявлял: «Ни солнце, ни мороз не смогут уничтожить вас. Именно это и есть путь. Если у вас есть, что сказать, вы сможете выполнить свое предназначение, несмотря ни на какие препятствия в мире».
Я вспоминаю, как он пришел в мою студию на шестом этаже, которая в это время была без лифта, и сурово раскритиковал мою картину. Таким образом, он практически не оставил ничего от моей первоначальной идеи и в большом волнении ушел. Не менее чем через полчаса я снова услышал его тяжелые шаги, и он постучал в дверь. Он снова поднялся по длинной лестнице в своей тяжелой шубе и, задыхаясь, сказал: «Ну, я надеюсь, что вы не примите все, что я сказал, всерьез. Каждый может иметь свою точку зрения. Я почувствовал себя скверно, когда понял, что вы, вероятно, приняли слишком серьезно весь наш разговор. Цель достигается разными путями, и действительно истина – бесконечна».
А иногда в величайшем секрете он доверял одному из своих учеников анонимно передать от него деньги каким-нибудь самым бедным студентам. И доверял только тогда, когда был полностью уверен, что секрет не будет раскрыт. Однажды случилось так, что в Академии поднялся бунт против вице-президента Совета Толстого, и поскольку никто не мог успокоить гнев студентов, положение стало очень серьезным. Наконец, на общее собрание пришел Куинджи, и все затихли. Тогда он сказал: «Ладно, я не судья. Я не знаю, справедливо ли ваше дело или нет, но я лично прошу вас начать работу, потому что вы пришли сюда стать художниками». Митинг закончился немедленно, и все вернулись в классы, потому что об этом попросил сам Куинджи.