Агония страха
Шрифт:
Рамзес с силой швырнул телефон на каменные ступени, и аппарат разлетелся на мелкие кусочки.
Журавлев зашел в свою конспиративную квартиру. О его убежище не знала ни одна живая душа. Вадим снимал три квартиры в Москве и использовал их как склады и перевалочные пункты. Они были забиты чемоданами, коробками с аппаратурой и прочими предметами повышенного спроса. В марьинской квартире Журавлев хранил самое ценное и деньги. Она походила на жилое помещение, в ней даже стояли кровать и платяной шкаф. В кухне работал холодильник, забитый выпивкой, закусками и фруктами. Когда ему хотелось уединиться
Окна выходили на пустырь, где, кроме дымившихся труб Капотни и печально известного факела нефтеперегонного завода, ничего видно не было. Этот вид Журавлева устраивал. Ему казалось, что он выброшен на свалку и вокруг него отсутствует жизнь, будто на вымершей планете из фантастического романа. Насмотревшись вдоволь на грязь за окном, он поворачивался лицом к комнате и начинал разглядывать развешанные на стенах картины, статуэтки, ювелирные украшения и прочие шедевры искусства, конфискованные у богатых коллекционеров. Так он делал часто и называл это состояние «кофе по-восточному», когда горячий густой кофе запивают холодной водой, чтобы острее почувствовать его вкус и аромат.
Деньги Журавлев высыпал в чемодан, стоявший под кроватью. Он был и без того набит до предела, и, чтобы его закрыть, приходилось прижимать крышку ногой. Интереса к деньгам он не испытывал. У него было все, что он желал иметь, а роскошные автомобили, особняки его не интересовали. Они не давали ему духовного насыщения. От яхты он не отказался бы, но если бы рядом было море и по нему не курсировали бы пограничники. Но бросить отца и уехать к морю он не мог. Самое дорогое и ценное, что у него еще оставалось в жизни, это сгорбившийся старик, слабый и беззащитный, как ребенок, но гордый и сильный, как скала.
Журавлев бросил портфель на кровать, сходил в кухню, выпил фужер шампанского, сунул в рот виноградину и, закурив, вернулся в комнату.
Портфель не был заперт на ключ. Когда он откинул крышку, его ожидало разочарование. В черной папке лежала стопка бумаги, листов тридцать с непонятными надписями. Можно выбросить в корзину и забыть о глупой выходке в сберкассе, но Журавлев, как мы помним, был человеком любопытным и не любил выполнять работу впустую. Принес — так разбирайся!
Листы представляли из себя номерной список от первого номера до одной тысячи десятого. После каждой цифры шел неясный кодированный текст:
«№205 262 шт. по 2 кар. Сев-зап. 30 435 м ор. сосна. Вес. стор. 15 м пень юг 1 м».
Из всей этой белиберды понять что-либо не представилось возможным. В конце списка к последнему листу был прикреплен скрепкой конверт. Журавлев вскрыл его. В нем лежала записка без обращения к конкретному лицу, написанная женским почерком.
«Каталог передается вам в полном объеме. В нем содержатся номера всех ячеек. Тридцать пять процентов уже использованы, и в них ничего нет. Какие именно тайники опустошены и их номера вы получите тогда, когда мой отец будет выпущен на свободу и будет находиться в безопасности. По-другому не получится. Вы не те люди, которым можно доверять».
Журавлев трижды прочитал текст и вновь просмотрел список. Теперь он его заинтересовал. В этой непонятной писанине скрывалась какая-то важная тайна, если она кого-то
Возвращаясь домой, он строил планы, как и с чего ему начать поиски. Он уже догадался, что в списке даны какие-то ориентиры, но там не значилось отправной точки. Вероятно, должна существовать какая-то карта или еще один список. Сейчас он не хотел забивать себе этим голову. Идея должна созреть, отлежаться и возникнет сама в самый неожиданный момент, когда он не будет ждать. Так уже бывало не раз. Озарение приходит неожиданно, как снег на голову.
Он въехал во двор и тут же остановился. Возле его подъезда толпились люди, стояла «скорая помощь» и несколько милицейских машин. У Вадима сжалось сердце, но тут же отпустило. Он вспомнил девчонку в лифте и подумал о том, что днем не ошибся.
Припарковав машину, он направился к подъезду. К нему подскочил паренек лет семнадцати из соседнего подъезда.
— Привет, Дик. Ты в курсе?
— Что случилось, Монах?
— Неприятности в твоей квартире. Долго там не оставайся, приходи к нам. Отец тебя повидать хочет.
Парнишка ретировался. У Журавлева появилась горечь во рту. Сердце вновь заныло. Он подошел к милицейскому оцеплению и сказал офицеру, что живет в сорок восьмой квартире. Его пропустили. Вадим бегом взлетел на четвертый этаж. Дверь квартиры была распахнута, на площадке курили мужчины, двое в штатском, один в форме капитана милиции.
— Что здесь произошло, Степан? — бросился Вадим к капитану.
— Извини, Дик, и прими мои соболезнования.
— Что ты несешь, дурак!
Журавлев ворвался в квартиру. Все перевернуто вверх дном, ящики столов и шкафов выдернуты, вещи разбросаны по полу, матрацы вспороты, кресла перевернуты. Вадим бросился в кухню.
Отец лежал на полу рядом со своей инвалидной коляской. Седые волосы были окрашены кровью, открытые глаза застыли, а лицо сохранило выражение скорее удивления, чем испуга. Кожа приобрела восковой оттенок, а губы посинели.
На глазах Вадима появились слезы. Он даже не понял, что его отец мертв. Ему стало его жаль, будто отец упал и ударился.
Кто-то взял его под руку и вывел из кухни. Вадим не сопротивлялся. Он очнулся на лестничной клетке. Рядом стоял капитан.
— Извини, Дик. Пусть там поработают эксперты. Ты уже ничем ему не поможешь.
— Кто это сделал?
Капитан пожал плечами.
— Пока не знаем. Нас вызвала твоя соседка из сорок девятой, Валентина Николаевна. Ее смутил шум. Она прильнула к дверному глазку. Минут через пять из квартиры вышли трое мужиков, лет по сорок. Двое кавказской внешности, один европейской. В руках у них ничего не было, но уходя они не закрыли дверь. Валентина Николаевна заглянула к вам и чуть в обморок не грохнулась. Позвонила нам. Мы приехали. По Москве объявлен розыск, работают системы «Перехват» и «Сирена». Ищем.