Агрессия: хроники Третьей Мировой войны
Шрифт:
– Получил, теперь распишись что всё на месте. Патроны в ящике наберёшь, слева от входа каморка есть, стукни два раза. Гранат не проси, у нас склад временного хранения, всё лишнее в комендатуру сдаём. Иди набирай, пока ещё кто не налетел. Там знакомец твой дрыхнет опять всю дорогу. Растолкай его, Сеня выдаст из тех остатков что есть.
Молча перехватив оружие левой рукой, я чиркнул свою закорючку в истрёпанной ведомости и кивнув хозяину пещеры сокровищ, пошёл к выходу. Сержант Семён Аничкин, парень невысокого роста, чьей особенностью была удивительно большая голова, с копной взъерошенных каштановых волос не спал. После тяжёлого ранения, паренёк так и остался при госпитале, а из-за частых припадков трясучки, его использовали на всяких подсобных работах. Его отделение попало под миномётный обстрел на марше, когда ребята шли в баню. Аничкин поймал осколок мины в поясницу. По счастью осколок вынули и парень смог снова ходить, но был задет какой-то нерв и парня постоянно мучила тяжёлая судорога. Мы и познакомились в тот момент, когда я и ещё двое выздоравливающих наткнулись на Сеню, бьющегося в конвульсиях в сортире. Парни подумали, что «наркот», но я быстро сообразил, что дело в другом и смог им это объяснить. За время работы в охране наркоманов повидал всяких, тех корёжит иначе. Главврач пожалел хилого парнишку и определил в хозвзвод. В тот раз я на руках отнёс сержанта в его каморку и сидел пока тот не пришёл в себя. За всё то время, он не переставая говорил, то о ранении, то о погибшей в поезде под Омском семье. Так и познакомились. Судьба кажется сжалилась над Аничкиным. Ведь при госпитале всё же лучше, чем идти на разбор завалов, где по своей тщедушной комплекции парнишку ждёт опять больничная койка уже через месяц-другой. Пожав худую, птичью ладонь каптёра, я объяснил зачем пришёл. Тот пожав плечами указал на стеллаж в дальнем углу коморки:
– Седьмой калибр там, но выбирайте аккуратно, патроны старые, с хранения сняты.
– Сколько дашь?
Вопрос был не праздный, пять магазинов это сто шестьдесят патронов, плюс десяток на «развод». Однако в бою этот запас быстро улетучится, лучше иметь запас, но с собой я сейчас всё не утяну. Аничкин пожал плечами и равнодушно вернулся к лежанке сооружённой из рваных засаленных фуфаек прямо на патронных ящиках. Уже отворачиваясь к стене, он пробормотал:
– Да берите сколько хотите, там треть порченных. Говорю же, с хранения сняты…
Радуясь привалившему счастью, я вынул из кармана бандажную четырёхугольную косынку, прилагающуюся к индивидуальному перевязочному пакету и подойдя к ящику набрал в него патронов от души. Затем глянув на настенные часы прикинул время до прихода комендантской машины, сел за стол размещавшийся рядом с лежанкой и прислонив автомат рядом с рюкзаком у стены принялся перебирать патроны. Настольная лампа давала немного света, однако мне его вполне хватало, чтобы различить дефекты лежалых, но таких приятных глазу «маслят». Я привычно сортировал патроны отбрасывая те, где шаталась пуля, вывалился отсыревший капсюль или отслоился лак. Через полчаса, набралось двести штук, чего на первое время вполне хватит. Так же в общей куче я с удивлением насобирал дозвуковых, зеленоголовых патронов, ещё на два рожка. Боеприпасы и вода, вот две самые большие ценности на войне и я без сожаления выложил из рюкзака две из шести банок тушёной свинины, а себе оставил только пару «иришек» [12] . Затем заботливо уложил рассортированный остаток патронов во внутренние кармашки, тщательно переложив их запасными носками, чтобы не брякали.
12
Имеется ввиду армейский паёк, индивидуальный рацион питания(ИРП). Как правило это набор из нескольких видов консервов(рыбные, мясные, овощные), галеты, чай, сахар и в последнее время газировка в порошке, повидло, сгущённое молоко. Пробовал разные варианты, но наш российский ИРП-7 вкуснее испанского, американского или китайского. Иностранцы злоупотребляют синтетикой, такой биомассой сыт не будешь.
Теперь пришла очередь «калаша». Первое, что бросилось в глаза, цилиндрический двухкамерный дульный тормоз. Я такие видел только у ментовских «спецов», те хвалили, говоря что он сильно уменьшает увод ствола вверх. По идее всё так и должно быть, нужно будет пристрелять, там видно будет - врут или нет. Автомат, похоже, из какой-то новой партии: кроме пластиковой фурнитуры было какое-то новое напыление всех металлических частей. Шершавое на ощупь, оно напоминало тефлон. Да и на вскидку оружие ощутимо убавило в весе, хват стал удобнее, но скорее всего это из-за фурнитуры. Над верхней крышкой ствольной коробки опять гребёнка на переходнике, а стандартный открытый, чуть поднят над верхней частью цевья, чтобы прицел не перекрывался гребёнкой. Сама планка на тугой защёлке с левой стороны, снять её и установить снова, это пара секунд. Взгляд скользнул к номеру… хм, автомат-то трофейный, американский. «Арсенал инк». Лас-Вегас, Невада 2006 год выпуска. Осмотрев «калаш», смекнул, что если им и пользовались, то не слишком долго. Кроме того в подсумке обнаружился «тихарь», убранный прежним владельцем в отдельный чехол. Развинтив знакомую по прежним временам приблуду, я с облегчением выяснил, что внутренности не засраны как это бывает обычно, хоть сейчас его винти на ствол и пали. Растолкав ненадолго сержанта, я выпросил у него ёмкость со смазкой и тщательно прочистил и снова собрал автомат. Ремень мне особо не понравился, слишком узкий для такого массивного «ствола», но покуда придётся воевать с тем, что выдали. Мысленно помянув добрым словом бойца, чьё оружие досталось мне в наследство, я отодвинул табурет от стола и поднялся. Магазинов оказалось всего три и только два из них новые, третий звенел ослабшей пружиной подавателя – убит в хлам. Договариваться о замене, это значит предложить что-то в оплату, а без часов и ножа торговаться особо не чем. Жратву они тут и так воруют, а деньги реально могут пригодиться самому. Сунув дефектный «рог» в боковой карман рюкзака, снова взялся за автомат. Примкнув снаряженный магазин, некоторое время подержал «калаш» на весу, прицелился и поводил стволом справа налево. Не хватает накладки на опорное основание приклада, но в целом пока оружие шепчет, отторжения нет. Нормально, работать можно.
Машина опаздывала, на крыльце корпуса нас, ожидающих скопилось человек пять. День выдался пасмурный, в парке из-за деревьев ветер особо не лютовал, однако подмораживало. Кто-то из бойцов курил, трое парней-бурят переговаривались на своём языке. Я понимал отдельные слова, поскольку какое-то время работал в бригаде лесозаготовителей, где их было большинство. Суть разговора сводилась к тому, что парни были братьями и сговаривались проситься в одну часть, чтобы воевать вместе. Решив, что ходить туда сюда не стоит, я присел на корточки, опершись спиной о широкое основание крыльца. Говорят, раньше это был детский сад, а целым здание госпитального корпуса осталось только потому, что было заброшено. Вдыхая морозный, пропахший угольной гарью воздух, я машинально вынул кисет со звёздочками и высыпал их на ладонь. Десять простых, с истёртой на кончиках позолотой маленьких звёздочек и одна большая с потускневшей красной эмалью. Одиннадцать смертей, не считая тех, кто сгинул при прорыве в горное ущелье. Красная звёзда, которую я снял с изнанки залитого кровью «броника» Семёныча, когда его синюшное лицо уже скрылось в складках куска брезента, в который я сам помогал его заворачивать. Помимо воли перед внутренним взором прошли лица всех «туристов», которых я записал на свой счёт. Снова откуда-то пришла и навалилась тяжкая усталость, а с нею вернулась полная апатия. Машинально отметив, что продлится это может до первого боя, потом придёт смерть или увечье, я ссыпал звёздочки в кисет и снова надел его на шею. Неожиданно пахнуло ядрёным перегаром и по плечу меня хлопнула широкая ладонь санитара Фархада:
– Салам, Роша, ждёте ещё?
Букву «п» Фархад всегда пропускал, а до этого вообще не мог выговорить моё прозвище бывшее теперь вместо имени. Приложив ладонь к груди в знак приветствия, я подвинулся, санитар привычным движением присел рядом. Потом нашарив в кармане грязноватого белого халата смятую пачку сигарет, протянул одну мне. Снова подавив импульс и поблагодарив кивком головы, я отказался:
– Рахмад, бросил я.
Ловко чиркнув пластмассовой оранжевой зажигалкой, Фархад закурил и я невольно втянул носом сладкий дым. На душе стало не так паршиво, даже захотелось есть. Сунув руку в карман, я вынул горсть чёрных сухариков и бросив три из них в рот протянул остальные санитару. Тот тоже поблагодарил и из вежливости взял один кубик, проглотив не жуя. Таджик выпустил в землю струю дыма и снова спросил:
– Чего хмурый такой?
– Устал воевать, достало всё. Пустота в душе, боюсь, если снова в бой – первая «дура» или осколок шальной, все мои.
– Э! Все боятся, ведь не праздник там. А вот пусто, это плохо. На труса ты не похож, Роша. Трус, он по другому боится, я тоже воевал, сам видел.
– Да не понял ты, брат. Амеров я не боюсь, эти твари со мной ещё не рассчитались, с них должок. Я не хочу больше друзей хоронить… устал в душе их смерть носить. Даже мимолётных знакомых не хочу зарывать в воронки, щебнем в развалинах заваливать трупы своих не хочу. Ломко всё вокруг, страшно и… пусто.
– У нас говорят так: не бойся, когда боится трус, с него что возьмёшь; Бойся, если сильного человека опутал страх. Если боится сильный, значит впереди совсем плохо.
– А у вас не говорят, что делать сильному, как побороть страх?
Таджик снова глубоко затянулся и выпустив вниз струю сизовато-белого дыма без улыбки ответил сузив глаза до маленьких щёлок:
– Будь ты трусом, Роша, я сказал бы: пей водку, кури дурь. Но ты сильный, ты – аскер, по-вашему значит - воин. А воин не отгоняет страх, аскер ищет, свой страх в глазах врага. Они тоже боятся умереть, боятся нас с тобой, Роша. Заставь их сильнее бояться тебя, тогда пустота уйдёт. Но мы с американцами разные, они боятся только за себя. Твой страх, это боязнь подвести других, когда нельзя защитить всех. Мой дед ловил змей, тоже всегда сильно боялся. Но перед охотой всегда молился Аллаху, чтобы бог все его страхи поместил в гюрзу и дал деду сил её изловить. Всевышний брал страх деда и передавал его змее, та бросалась, но промахивалась и дед Али ловил её. Заставь свою змею испугаться, Роша, так и поймаешь свой страх…
Нашу беседу прервал короткий автомобильный гудок, потом к крыльцу резво подкатил и замер трофейный американский грузовик с тентованным кузовом. Чёрный комендантский номер с красной полосой наискосок говорил, что это за нами. Выходя на улицу, я часто видел трофейную технику, говорят, амеры бросали всё, когда отступали. Поднявшись и поблагодарив санитара за совет, я не оглядываясь запрыгнул в кузов. Тоска немного рассеялась, в памяти плотно засели слова Фархада и мне не терпелось воспользоваться его советом. Машина ехала быстро, нас подбрасывало на ухабах. Дороги всё ещё ремонтировали, город потихоньку поднимался из руин. Мельком я видел, что до окончания стройки ещё далеко, но часто, когда водила притормаживал на поворотах, удавалось рассмотреть многочисленные бригады рабочих в чёрных арестантских робах, всюду сновала дорожная техника. На посту у медсестёр был маленький телевизор и из выпусков местных новостей я знал, что это бывшие «зэка» из окрестных колоний. После начала войны их отловили кого смогли и заставили работать, запретив при этом переодеваться в гражданское. За ними никто явно не наблюдал, рабочим полагался паёк, а беглому – только пуля от первого же патруля. Видимо, кто мог уже отсеялся, остались те, кто не хотел воевать, но и разбойничать тоже по тем или иным причинам не мог.
Через полчаса относительно быстрой езды, машина остановилась. По звукам и отрывочным картинам виденным из кузова, стало понятно, что привезли на местный вокзал. Я спрыгнул вниз, осмотрелся, кругом опять развалины, но чуть в стороне, метрах в пятидесяти уже начиналась путаница железнодорожных путей. Из кабины вышел худой в годах майор, в мятой полевой форме с красным обветренным лицом. Простуженным голосом он дал команду к построению и зачитал приказ, с номерами частей в которые нас отправляли. Судя по номеру, парням-бурятам досталась какая-то инженерная часть, со мной опять всё без сюрпризов, судя по всему, воевать придётся в Приуралье. Мотострелковая бригада в которую я зачислен, была дислоцирована в районе станции Варгаши, что под Курганом. Оформлялось всё прямо тут у борта грузовика, майор сказал, что нас мало, а канцелярия сейчас занята потоком частей идущих на переформирование, так что не до нас. Ехать предстояло только до Красноярска, откуда к фронту всех перебрасывали по одному из трёх безопасных воздушных коридоров. К перрону тоже не пришлось идти, комендач по рации связался с кем-то из железнодорожников, отведя нашу пёструю компанию к стрелке. Через десять минут, натужно пыхтя подвалил состав и я неожиданно оказался в обычном плацкартном вагоне старого советского образца. Место мне досталось нижнее, а остальные три заняли какие-то новобранцы, судя по разговорам из тех, опять из беженцев. Всех местных давно уже отмобилизовали. Город стоял полупустой, женщин и детей по пути на вокзал видеть довелось только один раз. Время было обеденное, скинувшись, мы все вместе закусили консервами и удивительно вкусными солёными огурцами, которые выставил плотный черноволосый парень, купивший их у какой-то местной бабки. Соления были прошлогодние, в этом никто запасов сделать уже не успел. Ребята галдели о своём, распили бутылку самогонки, вынутую из-за пазухи долговязым студентом бежавшим аж из Нижнего Новгорода. Много я пить не стал, почти сразу же отвернулся к стенке и накрывшись курткой быстро задремал. Снов в обычном понимании я не вижу, полупрозрачные образы танцуют где-то на краю сознания, никогда их не запоминаю. Постоянно думал только о Лере и Мишке, за деда Чернова особого беспокойства не было, этот себя не забудет. Вспомнился разговор с замотанным до красных глаз «ВВ-шным» лейтенантом, который приходил в госпиталь, снимать показания, для установки личности и обстоятельств нахождения во вражеском тылу. Скрывать особо было нечего, ему я назвал свои настоящие фамилию и имя, рассказал где работал и как мы с напарником и водилой стали партизанить. Особо прицепился «вован» к разгрому авиабазы, выспрашивал, как это я сумел проникнуть на такой охраняемый объект и навести там шороху. Тут тоже скрывать особо не чего, я поведал дознавателю про пленного наёмника Матинелли, эмигранта-наёмника Краснова, обманутых им поклонников страйкбола и превращении кучки гражданских людей, по сути обычных туристов, в боевой партизанский отряд. Но вот после своего сидения в водонапорной башне я уже ничего не помнил, да лейтенант особо и не спрашивал как я оказался в госпитале. Без особой надежды, я спросил не известно ли ему чего о моих товарищах и Лере. Но дознаватель ничего про их судьбу толком не знал, а на запрос который я сделал уже после того как поправился окончательно, ответа дождаться не получилось. Надежда оставалась лишь на случайную встречу уже в действующей части, на войне всяко бывает. Был ещё дохлый вариант, что запрос мой могут перенаправить в канцелярию части. Кто знает, может то и отыщется.