Агробление по-олбански
Шрифт:
– А как мы заманим ее в ловушку? – поинтересовался Давид.
– Она сама сюда придет, потому что мы ей нужны. – Помолчав немного, Петр добавил: – Все в мире хотят получить большой дом, большую машину, большую зарплату и пенсию. Для улучшения качества жизни они все больше работают и меньше общаются с семьей и друзьями. В итоге они получают не только большую ванную, но и огромную талию, и безмерный геморрой. И тогда они созревают, что главная ценность – общение с близкими и природой. А у Большой Женщины от постоянного потребления благ уже знаешь
– Знаю! – посмотрел Давид на широкие в талии горы.
Халкидики – запах смолы и соли. Если смотреть на полуостров с гор, то он напоминает трехслойный пирог. Большой массив белых, как хлеб, известняковых пород, лист зеленой сосновой рощи, плавящийся шмоток пляжа с хрустящей корочкой. И тут же большая бутыль солено-голубого моря.
Соленый сыр и шипящая минеральная вода. «Сувлаки» на деревянных шпажках и «Цацики» в деревянных чашках. Пальчики оближешь. Запивали скромный обед легким смоляным вином «Рецина» и крепкой «Метаксой». Всё по приемлемой таксе. Полуостров Халкидики словно выхватывает у моря тремя пальцами кусок своего, кровного. Кассандра, Ситония, Агнос Орос. В ответ море шершавым языком слизывало крошки. Оральное удовольствие.
Где-то здесь, на этом курорте, рассуждал Петр, и изнывает от похоти и жары Большая Женщина. Так она и не досталась никому вот и мучается, лежит, зарыв пальцы в песок и широко раскинув ляжки, – ждет своего Афона или Альфонса.
Словно соревнуясь с солнцем, на заднем плане сияла белая вершина горы Афон.
– А может, – сказал Порошкански, – твоя Большая Женщина на Пелопоннесе. К тому же там меж каменных коленок-гор и берцовых костей есть глубокая, покрытая зарослями терновника складка-ущелье Тенар. Может, туда рванем, в тенек, в шелковистый шиповник?
Доехать до самого моря не удалось. После очередного лихого поворота машина уперлась в тупик. Пришлось выйти и спускаться к морю по лестницам и узким пешеходным улицам. Жучок так укачал Петра, что он шел по городу, зажмурив глаза и держась рукой за каменные стены кривых улочек. Он плелся, пока на очередном крутом повороте не уткнулся в мягкий ворс. Открыл глаза и увидел, что залез по самое «не могу» в волосяной покров – шелковистую шерстку.
– Неужели это небритый лобок Большой Женщины? – спросил Петр Давида.
– Это норка.
– Норка? Чья?
– Пока еще ничья! – раздался мужской, с кокетливыми женскими интонациями, голос. – Но если желаете, месье, это голубая норка будет вашей навеки!
К сожалению Петра и Давида, они угодили в одно из тринадцати меховых ателье Голубого Папандополу.
– Не видели Больших Женщин? – обратился Петр к Эркзисису Папандополу, поздоровавшись.
– Как же не видели, благодаря большой душе больших женщин мы и существуем. Вам какие нужны – из России, Америки или Аламании? Если из Аламании, то они нашим отелям помогают своим пенсиями выживать. А если из России, то вы правильно пришли. Большие женщины из России ко мне за шубами катаются.
– Так Больших Женщин несколько? А вы не боитесь, что вместе с ними нагрянет еще один финансовый
– Важно изучать не содержимое кошелька, а широкую душу. Русские покупали у меня шубы на последнее, когда им нечего было есть. Купят и в кризис. Подумают, подумают, поэкономят, поднакопят и все равно поедут ко мне. Вот послушайте, что сказал великий поэт Янис Рицос:
Прежде чем лечь, человек положил свои часы под подушку.Потом он заснул. А на улице буйствовал ветер.Ты ведь знаком с чудесной последовательностьюНеприметных движений и, значит, поймешь:Человек, часы его, ветер. Вот и все.Нет, не все. Это было только начало; раскланявшись с меховым воротилой Эркзисисом Папандополу, Петр и Давид наконец спустились к морю, которое колыхалось, как шкурка голубой норки. Золотые барханы песчаной косы косичками цепочек отражались в витринах ювелирных магазинов. Небо над побережьем сверкало и сияло.
Долго лежали на пляже. Наблюдая, как небесный парикмахер обривает бреющей машинкой свои лучистые ноги. Короткие волоски искрами кололи глаза. Приходилось зажмуриваться, хотя хотелось смотреть на обнаженное от лифчика облаков небо не отрываясь.
А когда вновь открывали глаза, волосы ниспадали волнами, образуя колышущийся под ногами купающихся покров моря. Солнце принималось скоблить бритые головы мужчин. Душить плотными накидками.
– А ты любишь небритые лобки? – спросил Порошкански, когда они изнывали от жары.
– Я люблю все гладкое, – отвечал нехотя гадкий Петр.
– Я, наоборот, люблю небритые. А мои жены, вот заразы, постоянно бреют себе даже под мышками. А я люблю, когда волосы и под мышками, и на ногах, и на груди.
– А как насчет усов? – спросил Петр. – Может, тебе надо было остаться у голубой норки Папандополу?
– Голубых усов нам не надо! Мы предпочитаем все естественное!
– Ты просто заставь своих жен не бриться. Неделю не пускай в ванну – и волосы отрастут.
– Нет, я люблю такие небритые, чтоб по полгода не пускать в ванну.
– Таких не бывает! – засомневался Петр.
– А я именно таких и люблю, чтобы закидывали свои усы вместе с ногами мне за уши.
– Тогда тебе тоже надо искать Большую Женщину, из тех, кто стрижет только деньги.
Вот и поговорили. Духота обволакивала. Солнце – изнывающая женщина-парикмахер, жалась, льнула всем жарким телом к плечам и спинам загорающих.
Петр вспомнил, что в Библии сказано: «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову… ибо это то же, как если бы она была обритая… ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается».