Агробление по-олбански

Абузяров Ильдар Анвярович

– Это не тополь, это что-то другое, – тихо возразил Рауль.

– Тополь. Что я, тополь не узнаю?

– Этот парк в прошлом году хотели вырубить, – примирил я спорщиков, – застроить коттеджами.

– Красотища! – сказал Жан, выходя из парка «Дубки». Краем глаза я заметил, что парк называется «Дубки».

По пути к музею обнаружил, что совершенно не знаю историю города. Ничего путного не могу рассказать. Нет, мне близок каждый дворик. Вот здесь на скамейке мы с женой взасос целовались, вот здесь с институтским другом

высосали по семь бутылок пива, затем пережидали ночь, вон в тех киосках продаются дешевые пирожки, а вон там, у клуба «Звездное пастбище», пасутся таксисты. Под той аркой, сразу после того, как ушла жена, надрался с коллегой. Знаю, где достать холодного пива и горячего «Ершистого». Но все больше молчал, наслаждался красотой улиц.

Вошли в очередной маленький, по словам Рауля, парк.

– Удивительно, – закатил глаза Жан, – как будто перебираемся через китайскую стену. Китайскую стену из озона. Совсем другой воздух.

– Да.

– Клены здесь интересные, – заметил Жан, – с каким-то рыжим оттенком. И главное, желудями пахнет.

– Да это не клены.

– Я клен от тополя с закрытыми глазами отличу.

Случайно, выходя из парка, прочел: «Сквер имени Лескова». Лес он и в Африке лес. Чего спорить-то?

А сам подумал: почему имени Лескова? Это все равно что озеро имени Озерова. А море имени Морева. Были такие комментатор и писатель. Может, сходить в исторический, а заодно и разобраться?

– Посмотрите на дом, который стоит от нас наискосок, – выкрутился я, – каков, а? С той улицы его совсем не видать из-за деревьев.

– Классный дом, – согласился Рауль.

– Каменные джунгли. – Жан был доволен.

– Хотели бы жить в каменном лесу? – заводился я, входя в роль экскурсовода.

– Я всегда мечтал жить в Испании, в Сарагосе, – признался Рауль, – или на побережье Саргассового моря.

– Вот памятная доска, – остановился Жан у обшарпанной стены дворянского особняка. – Чего молчишь?

Я многозначительно пожал плечами. Мол, знаешь у нас здесь таких памятных досок сколько? Что ж, у каждой останавливаться, что ли? Где-то вверху над этим дворянским гнездом заливались чибис и сойка.

– Здесь жил выдающийся публицист Николай Александрович Добролюбов, – прочитал Жан.

– Он что-нибудь выдающегося написал? – поинтересовался Рауль.

– Заключение на палату номер шесть, – сообщил я. Соврал, конечно.

– А Добролюбов – потому что он любил добро? – не унимался Жан. – А он его теоретически любил?

В общем, дурдом.

– Может, сходим в художественный музей? – предложил я. Сходить в литературный у меня не хватило бы духу.

– А что там?

– Там картины. Крамаров, например.

– Савелий?

– Не знаю, да нет, барышни вроде какие-то. А еще есть Петров-Водкин.

– А Петрова-Красноикоркина там нет?

– Все с вами ясно. В художественный не пойдем.

Подходя к месту назначения,

никак не мог сообразить, какой же музей самый подходящий. У нас все музеи выстроились в ряд. Все, как на подбор, в особняках девятнадцатого века. Среди них только один разводящий: местный небоскреб в девятнадцать этажей – Музей современного искусства. Раньше на фуражке этого дома красовалось «МИРУ МИР», теперь «МИРУ САМСУНГ». Одно хорошо – на холмах дышится полной грудью.

Купили билеты по пять рублей. Сразу у дверей первой залы столкнулись с целой армией бюстов Ленина. Настоящая Ленармия. Стоят в ряд на полках, словно сделанные для того, чтобы у революций были воины для борьбы на том свете за светлое будущее. Глиняные и бронзовые истуканы, рабы революции, слуги революции. Только вот почему их не закопали, как в Китае или Вавилонии?

Листы из тетради

Есть такие эффектные большие женщины – колени белые, как лысины. Груди – как бюсты вождей. Одну такую он встретил в трамвае. Не женщина, а Кинг-Конг. Захотелось прикоснуться. Прикоснулся, но предложить переспать не решился. Испугался за малый пенис. Вдруг раздавит своим авторитетом? А еще она может оказаться мамой товарища по партии в пинг-понг. В малый теннис.

В музей вошли, будто в ассирийский храм или дворец, у дверей которого стоят львы с человеческими головами – статуи Сталина и Ленина на пьедестале. Стоят, охраняют, бородатые, глазастые, кепкастые. А в центре той же залы возвышается свергнутый с площади Дзержинский. Но даже без пьедестала Железный Феликс громаден.

– Вот это да! – Изумленный Жан не выдержал, обнял Дзержинского за ногу. Еле обхватил.

– Что это? – спросил он у нас, подняв глаза вверх.

– Яйца, бля! – промузицировал Рауль.

– Да я не про это! – Жан ударил лбом Дзержинского в пах. – Хотя какие это яйца – это арбузы!

– Что, действительно отлили? – не поверил Рауль.

– Кто это, Ленар? – обратился ко мне Жан. – Скажи, иначе умру.

– Это твой коллега, полицейский революционного времени.

– Вот это да! – Жан вел себя так, будто влюбился. Может быть, он и на самом деле голубой. Знаем мы этих французов.

– Если бы ты остался служить в полиции, мог бы вырасти до таких размеров.

– Не надо. – Жан бросил Дзержинского, мол, не нужен мне такой член, значит, не голубой.

– Смотрите, – позвал нас Рауль.

Стены всей комнаты были увешаны фотографиями настоящего зиккурата из сена. Уложенный вавилонской башней стог. Настоящее сено, закрученное в спираль.

– О, зиккурат, – вскинул руки Жан, – лестница к богам!

Зиккурат в лучах солнца, припорошенный снегом. Сверху, сбоку. На закате, на восходе. Вблизи, издали. На фоне мирно ползущей реки и опушки леса, с двумя жеребятами и крестьянами. Крестьяне с вилами с косами. Бабы с детьми. Что это, потемкинская деревня или солнцепоклонники?