Агробление по-олбански
Шрифт:
С «брода» (так тиранцы называют проспект Героев, любимое место для вечернего моциона) Петр свернул к площади Скандерберга. И все по тропкам, по тропкам. Может, архитекторы, воздвигая небоскребы, пытаются подражать горам, не мог успокоиться Петр, но только они забывают, что на горах растет корм. А по этим полупустующим гигантам из стекла и бетона походишь только с козочками-проститутками, которые любят и только так рубят «зеленую капусту».
На площади Скандерберга Петр поразился масштабам разрушения национального
Площадь Скандерберга, национального героя, освободителя от османского ига, всегда была любимым местом горских стариков. Вот и сейчас почтенные старцы собрались на ней, чтоб полакомиться зуппой и полакомить друг друга политикой.
Петр подошел поближе.
– Во всем этот мушкетер Рамиз виноват. Предал партию, а еще Алией назвался…
– Рамиз Алия здесь ни при чем. Авторитарный режим изнутри никак не разрушить. Здесь без внешнего влияния не обошлось.
– А Сали Бериша тоже бандит. Говорят, он за операцию на сердце по тысяче долларов берет. А сколько он взял за демократические реформы?
– Не надо было им тогда амнистию объявлять. Вот теперь они их банки-то и грабят.
– Во всем виновата Большая Женщина, – попытался вставить Петр, но его слова потонули в нарастающем скандировании.
– Парти! Энвер! Еми гати курдахер! Парти, Энвер, Еми гати курдахер! – Старики подтягивались к памятнику Скандерберга, выражая этому албанцу с именем Оксанынга свое почтение.
«Стамбульские сладости» – единственные в своем роде. Но и они уставлены красными столиками фирмы «Кока-кола». В углу старый черный турок одиноко смотрел телевизор.
Подсчитывались жертвы, и он смотрел не отрываясь. Смотрел на последствия бури.
Петр ел пахлаву и временами бросал косые взгляды на турка.
Так они и сидели.
Потом Петр встал и прошелся вдоль витрин, разглядывая пахлаву и прочие сочные пирожные.
– Ешьте, ешьте эти сладкие дары, пока они не высохли как море, – пробурчал старик.
– Разве море может высохнуть?
– Да, море высыхает, как и все в этом мире, ничего не развивается, все засыхает, поверьте старику, – и вновь уставился в телевизор, точнее, он даже не отрывался от него.
Меня сейчас стошнит, подумал Петр и посмотрел на черного турка. Я столько съел!
Тот по-прежнему смотрел телевизор. Затем вдруг повернулся к Петру и произнес:
– Я знаю. Это все Большая Женщина.
– Зачем ты сказал о том, что все высыхает. У меня внутри все, наоборот, разрастается, бурлит.
– Это хороший знак. Значит, есть еще в этом мире сила, способная победить засуху. Посмотрите на мои морщины, уважаемый. Они знак того, что все ссыхается. Но еще страшнее, если ссыхается кожа женщины. Начинает трескаться. Тут женщине необходимо рожать. Пока момент не упущен. Иначе будет хуже бури. Потому что женщина – сама природа.
– Откуда ты знаешь
– О ней многие знают.
– Кто – многие?
– Мой дед знал, дед моего деда знал, мой двоюродный дядя по матери.
– И кто он, твой дядя по матери? – Петр изо всех сил держался за живот.
– Уважаемый человек, чиновник.
– Понятно, а дядя дяди кто, только скорее.
– А дядя дяди – он был деде.
– Кто-кто?
– Основатель фирмы. «Стамбульских сладостей». Его звали Мехмед Тюхтинг.
– Понятно… – Петр, не договорив, бросился к туалету.
Глава 5
Эйфелева башня плашмя
Когда я смотрю новости – разные страны, события, катаклизмы, например землетрясение в Турции или Индии, – мне всегда хочется покинуть свой дом, как пострадавшему беженцу. Поменять квартиру на другое место, начать новую жизнь. И поэтому я всегда с надеждой, с мольбой в глазах смотрю на возвещающих прогноз погоды девушек. Они такие красивые, сексуальные. Они могли бы встряхнуть мою жизнь одним махом руки, указывающим движения тайфуна.
В Берлине из-за снегопада образовались гигантские пробки. Европа без армии снегоуборочных машин оказалась не готова к нашествию снежинок-балеринок.
Летняя метель тут же таяла, затапливая города. Всеобщее потепление грозило всемирным потоплением. Десятисантиметровые осадки превращались в море страданий, слез и пота. Негативная информация с бушующих, пылающих и разливающихся как океан экранов стремится раздавить, разорвать на куски, лишить всякой надежды маленького человека. Катаклизм на катаклизме сидит и клизмой наполняет.
Мир уже никогда не будет прежним! Небо уже третий день палит из двадцати миллиметровых заоблачно-подводных пушек системы «град». Снегопад сорвал движение поездов под Ла-Маншем. Грубый циклон вывел из себя каналы Антверпена и Брюгге. Вулкан с издевательским именем Эйяфьятлайокудль накрыл дымом и смогом Туманный Альбион.
Конец света уже близок. Европа томится-коптится в аэропортах, а «Остров горных ледников» продолжает глумиться, жечь тоннами и пачками письма, взывающие к состраданию, помощи и любви, сыпать в ответ серой неблагодарностью пепла.
Я вглядываюсь в разрушенные стихией европейские улочки Льежа и Гента, мечтаю поселиться в этих брошенных домах. Наверное, я мародер.
Что касается моего жилища, то я не представляю, кто бы согласился пожить здесь, на защищенной от наводнений и землетрясений унылой средней равнине. Которую возвышенно называют возвышенностью. Хоть бы уже какая-нибудь встряска. И соловьиные трели лягушек на болоте.
Переключил канал на каналы в Амстердаме. Снова метель, пробки. Жижа, гашиш и белоснежные самокрутки. И это летом. По «Спорту» сказали, что в Барселоне получили переохлаждение три мальчика, подающие мяч футболистам. С удовольствием бы получил переохлаждение на краю идеального зеленого газона «Ноу камп», подавая мяч Месси. Или мессии на фоне собора Святого семейства.