Ахилат мацот
Шрифт:
– И ты с четвертью сюда побежал, – подытожил Кузьмич.
– Нет – я что, мазурик какой? Я покричал их, еще подождал маненько.
Они обое как скрозь землю провалились. Или может, их поймали да в часть отвели… Ну вот, а я так с четвертью и остался.
– Молодец, – Кузьмич кивнул.
– Зачем ждал? – вдруг возмутился Володька. – Надо было сразу бежать. А то вдруг бы они хватились!
Иван промолчал.
Володька снова взял стакан и выпил с прежней жадностью.
– Погоди ты хлестать-то! – осуждающе нахмурился Кузьмич. – Давай
– И по-людски дербалызнем, – возразил веселый, уже совершенно пьяный Володька. – Тут и на так хватит, и на этак.
Но от третьего стакана воздержался – ждал, пока нальет себе Кузьмич, после ушедшего мастера считавшийся за старшего.
Однако пьяные руки его не могли оставаться без дела.
И он схватил с грязного подоконника предмет, изготовлением которого мастерская заработала на пирушку.
Впрочем, вещь эту сделал Иван. Кузьмич, с виду рассудительный, но уже вконец отупевший от лени, только наблюдал, воняя махоркой. А никчемному брандахлысту Володьке Иван вообще не позволял к ней притрагиваться.
Потому что изготовленное устройство было сложным и тонким. Не какой-нибудь примус или керосинка.
По заказу Мордки – жида-портного, жившего где-то неподалеку – Иван изготовил машинку для прокатки мацы. То есть особого еврейского хлеба, который они пекут по своим праздникам. Весь смысл которого заключается в том, чтобы лепешки получались тонкими, как бумага. И не поднимались в печи. Чтобы достичь этого, на них нужно было сделать много маленьких дырочек. Которые при нагреве выпускали воздух, не давая тесту разбухать и лопаться.
Придя с заказом, портной Мордка сказал, что когда-то видел подобное приспособление в синагоге – то ли в Бердичеве, то ли в Витебске. Однако, не имея технической сметки, ничего конкретного пояснить не смог; только махал руками да повторял, что листы теста должны быть сплошь продырявлены.
Иван понял суть и, не имея понятия о существующих образцах, сконструировал свою машину. Вероятно, повторяющую ту, о которой говорил бестолковый Мордка. На специально выточенный латунный валик слесарь нанизал тщательно подобранные часовые колесики с мелкими зубьями, перемежая их одинаковыми по толщине шайбами. С концов валика затянул всю конструкцию гайками. Получился плотный зубчатый пакет. Стоило прокатить его по тесту – и следом шли ровные ряды аккуратных одинаковых дырочек. Стремясь довести изделие до совершенства в удобстве использования, Иван приделал к машинке ручку, как у валика для фотопечати.
Еврей заплатил очень щедро и даже вперед, поскольку машинку требовалось изготовить быстро: где-то на днях у них начинался праздник, к которому следовало печь эту самую мацу.
Сейчас драгоценная вещь лежала на подоконнике в ожидании заказчика.
И вот ее-то, оплатившую этот пир, вдруг схватил придурочный Володька.
– Кузьмич, дай-ка мне ключ на двенадцать! – заорал он.
– Зачем тебе? – спросил Кузьмич, сидевший рядом с инструментальным ящиком.
– Гайку подтянуть Слабо завернута.
– Эй, ты! – обеспокоенно закричал Иван. – Положи аппарат на место и не трогай там ничего! Очень хорошо – тоже нехорошо. Все завернуто, как надо. И…
Он кинулся к Володьке, но не успел. Кузьмич с несвойственной для него быстротой подал ключ. Володька пьяно налег на закрученную гайку. В тишине раздался страшный звук – это треснул несущий валик…
– Ты… – только и сумел дохнуть Иван, выхватывая из рук дурака сломанное изделие.
Взглянув, он понял, что дело хуже, нежели подумалось в первый момент.
Обломился не конец с резьбой: перекрученный Володькой, валик лопнул почти посередине. Тщательно подобранные шайбы и колесики с веселым звоном поскакали на пол. На ручке болтались обломанные концы стержня. Косо блестел свежий излом. Казалось, разорванный металл можно сложить, и все срастется заново. Но Иван знал, что это лишь казалось. Валик сломался безнадежно, нельзя было даже просто укоротить его, нарезав новую резьбу.
– Остолоп! – чуть не плача кричал мастер. – Дубина стоеросовая! Олух царя небесного! Кто тебя просил хватать!
– А что! – нисколько не смущаясь, хорохорился Володька. – Я только подтянуть хотел. Ты сам дурак – гнилой металл взял! И что я теперь?
– «Что я теперь» – передразнил Иван. – Счас жид за изделием придет – что я ему скажу?
– Тоже мне, жида Мордку испугался! Скажешь ему, дескать, сломалась твоя машинка для религиозных культов. И ступай ты подальше, трокцист жидовская морда, пока мы куда следует не сообщили! Катись колбаской по малой Спасской! К такой-то матери на легком катере…
Володька, не угомоняясь, продолжал выкрикивать подобную чушь. Кузьмич принялся молча разливать водку по стаканам.
Иван стоял неподвижно, все еще сжимая в кулаке сломанную машинку.
– Ай-я-я-я-я-я-яй… – стонал убитый горем портной.
Бородатый, худой и сутулый еврей лет сорока, он незаметно вошел в открытую Ивану и брошенную пьяным Володькой дверь.
И стоял теперь посреди мастерской, горестно раскачиваясь из стороны в сторону.
– Не получилась сегодня твоя машинка, Мордка… – виновато бормотал Иван, опасаясь глядеть ему в глаза. – Материал негодный вышел…
Остальные молчали.
Кузьмич, уже принявший стакан оплаченной евреем водки, равнодушно курил, пуская дым из-под Буденновских усов. А виновник всего, паскудный бездельник Володька отвернулся к окну, делая вид, что занят важным делом.
– Но как так, Иосиф? – причитал портной, прижимая бледные руки к груди. – Как же так… Азохенвей, ведь ты обещал-таки сделать сегодня, и я заплатил вам вперед…
– Ну вот так… – угрюмо краснея, отвечал Иван.
Он не собирался говорить правду о Володьке, в один миг сломавшем машинку. Ему было стыдно самому, и он даже не заметил, что еврей почему-то называет его Иосифом: