Ахилл
Шрифт:
Всю ночь из его шатра доносились вопли — это Ахилл подвергал страшным пыткам захваченных им людей Агамемнона. Однако утром, когда он вышел из шатра, вид у него был такой, будто пыткам подвергали его. Ибо теперь он узнал все, и, наверно, предпочел бы смерть этому знанию...
Говорил же я тебе, Профоенор, что Брисеида обладала какой-то особой красотой. Если красота Елены была солнечной, прельщающей всех, независимо от лет, то красота Брисеиды была робкой, лунной красотой. И так же, как раннее утро очаровано луной, а не грядущим знойным полднем; так же, как
И старец Агамемнон за то время, покуда укрывал ее на каком-то своем острове, стал вожделеть к ней...
И он... Слушай же, слушай, Профоенор! Он силой овладел ею!
И не вынесла дева позора — наложила на себя руки!..
Вот что за ночь узнал Ахилл от Агамемноновых слуг, чьи тени, унесенные Танатом, к утру уже стенали в зловонном Тартаре!
Гоплиты, окружавшие царский шатер, опустили копья, когда утром увидели приблизившегося к ним Ахилла. Сам кровожадный бог войны Арес, подойди он сейчас, обуянный гневом, к этому шатру, не вызвал бы у них такой робости.
Раздвинув их, Ахилл молча подошел к шатру и перерубил мечом растягивающие его веревки.
Рухнул шатер, но под ним, — это сразу стало ясно, — никого не было.
— Где Агамемнон? — обернувшись к гоплитам, спросил Ахилл.
Они молча указали копьями в сторону моря.
Там, вдали, стоял на якоре "Геликон" — самый большой корабль Агамемнона, на котором тот и приплыл из Микен к стенам Трои. Знал наш царь, сколь опасно ему оставаться на берегу!
Вдруг все увидели, что от корабля отделилась лодка под парусом, и направилась в нашу сторону. Поскольку лодка была царская и на парусе был изображен священный олень, символ великих Микен, все подумали — уж не сам ли Агамемнон отважился все же на встречу с Ахиллом? О, недолго бы в этом случае оставаться ему в живых после того, как лодка коснулась бы берега!..
Ахилл с мечом в руке стоял на берегу, и лицо его застыло, как у неумолимого финикийского божества...
Но, конечно же, Агамемнона в лодке не было — то приплыли к Ахиллу его послы.
— О Ахилл, о доблестный Ахилл!.. — выйдя из лодки, они пали ниц перед царевичем. — Великий микенский царь шлет тебе богатые дары!..
Тем временем рабы уже выносили из лодки железные мечи, доспехи, тоже окованные драгоценным железам, золотые цепи, ларцы из слоновой кости, наполненные драгоценными каменьями, тюки шелковой ткани. Все мирмидонское царство не стоило и половины того, что они вынесли.
Но и то было еще не все. Один из послов взмахнул рукой, и из лодки на берег вышли шесть рабынь с лицами, накрытыми покрывалами. Когда они подняли свои покрывала, все увидели, сколь они юны и прекрасны. Там была и смуглянка-ассирийка, и белокурая северянка, и меднокожая рабыня из Египта, и черная нубийка с прекрасной фигурой, точно выточенной из нубийского оникса, и розовощекая персиянка, и финикийка с накрашенными алой краской губами, какие бывают у их жриц любви. Одни лишь эти рабыни стоили никак не меньше, чем двадцать талантов золота.
— Прими в дар и этих юных дев, царевич! — продолжал посол. — Это лучшие из рабынь, каких только можно найти в странах Востока, Юга и Севера! И уверяю тебя, они все невинны, как нераскрывшийся бутон!.. Но и это еще не все! Царь Агамемнон жалует тебе также новый корабль, построенный из финикийского кедра. Он уже плывет сюда! А на нем — две дюжины лучших ассирийских коней и дюжина ассирийских колесниц, обитых серебром, и дюжина обученных рабов-конюхов, и еще полдюжины рабов-кузнецов из Вавилона. Агамемнон просит тебя принять все это, благородный царевич!..
Молча подошел Ахилл к богатствам, лежавшим на берегу. Он поднял ларец с драгоценными каменьями и зашвырнул его далеко в море. Затем туда же полетели и другие ларцы, и оружие, и золотые цепи.
Только вздох издали видевшие это воины: в морскую пучину были брошены богатства, равные которым имели не многие из земных царей.
Нарушив молчание, Ахилл повернулся к рабыням:
— Ступайте, вы свободны, — сказал он им, — вы мне не нужны. — И продолжил, обращаясь теперь к распростертым ниц послам Агамемнона: — Видите — мне ничего не нужно от вашего царя. Лучшим подарком было бы, если б вы привезли его змеиное сердце. Но поскольку вы мне его не привезли...
По-прежнему держа меч в руках, он приблизился к испуганным послам. Наверно, они уже готовились к неминуемой смерти.
Однако убивать их он не стал. Он сказал, как и прежде, негромко, но страшны были эти его слова, прозвучавшие при всеобщем молчании.
— Поскольку вы не привезли мне его сердце, — сказал он, — что ж, пускай его сожрет Цербер в Аиде, — а так оно и будет, пускай он знает это! Плывите к нему и передайте мои слова.
И передайте ему, что даже в Аиде, после того, как Цербер сожрет его зловонное сердце, ему все равно не будет покоя, ибо я и там найду его.
И еще передайте ему: пусть он, пока еще не очутился в Аиде, не смеет молиться тем же богам, что и я, ибо отныне боги у нас с ним разные...
С ужасом слушали мы все эти страшные для любого ахейца слова.
Ахилл продолжал:
— И еще передайте вашему царю... Это, конечно, малость от того, что уготовано ему за его вероломство, но пускай он знает и это... Отныне одни лишь неудачи будут сопутствовать ему в этой войне, ибо подлый трус и клятвопреступник не заслуживает побед.
Не знаю, сколь скоро это произойдет, но троянцы сокрушат его, ибо, пускай знает он, отворотились от него боги, чтобы не осквернять себя при виде его.
Да, только поражения его ждут... Я же буду оставаться здесь, чтобы стать свидетелем его позора, но пусть он знает — даже если троянцы начнут жечь наши корабли, ни я, ни Патрокл, ни мои храбрые мирмидонцы, никто из нас не вступит в бой.
Вы слышали меня? Хорошо ли вы запомнили все мои слова?
Послы, приподняв головы, робко закивали, все еще со страхом поглядывая на его обнаженный меч и все еще не до конца веря, что останутся живы.