Ахилл
Шрифт:
— Но теперь, когда троянцы не прорвались и, уверяю тебя, уже не прорвутся, — прервал его Ахилл, — прикажи вернуть корабль к берегу!
— Ты же видишь, мой мальчик, — возразил Агамемнон, — уже глубокий вечер, почти ночь. Только не ведающие наших богов финикийцы плавают по ночам, ахейцы никогда этого не делают, чтобы не вызвать гнев всесильного Посейдона.
— Дай мне лодку, — сказал Ахилл, — и я сам отправлюсь на свой корабль! Едва ли Посейдон будет слишком суров ко мне. Почему у берега нет лодок?
— Но, Ахилл! — ответил царь. — Лодок нет по той самой причине, о которой я уже сказал! Если бы прорвались троянцы, они бы сели в наши лодки и устремились к кораблям, чтобы их сжечь. Нет, я был предусмотрителен, и велел прорубить днища у всех лодок.
Будь терпелив, Ахилл, дождись утра, до того времени никуда не денется твоя Брисеида. А там уж, утром, когда боги проясняют наши головы, мы с тобой обо всем поговорим.
— Поговорим?! — воскликнул Ахилл. — Но разве мы с тобой уже не переговорили обо всем?! Разве я не выиграл для тебя это сражение? Теперь держи свое слово, не нужны больше никакие разговоры!
— Да, да, ты прав! — подхватил Агамемнон. — Слово, конечно же, надо держать! В особенности — если это не просто слово, а клятва, скрепленная именем самого Зевса!
Да будет тебе известно, я всегда держу свое слово, — пусть я не называюсь Агамемноном, если это не так! Но сначала и ты должен сдержать слово, которое дал раньше, чем я.
Ты ведь поклялся перед Зевсом, что прежде разгромишь троянцев, что повергнешь их грозного Гектора, — разве не давал ты такую клятву?
— Но... — не понял его Ахилл, — разве я не победил сегодня Гектора, разве я их сегодня не разгромил в сражении?
Трудно передать то удивление, что изобразилось на лице у Агамемнона.
— Ахилл! Мой Ахилл! — воскликнул он. — Уж не боги ли затмили твой разум?!
Ты говоришь, что победил нынче Гектора. Да, я видел, ты славно начал этот поединок, я даже видел, как Гектор, видимо, оступившись, один раз упал... Тебе бы тогда его добить — вот была бы победа!
— Он лучший, храбрейший и благороднейший из троянцев, — вспыхнул Ахилл, — и он не заслужил, чтобы его, поверженного, добили, как упавшего одра!
— Да, да, возможно, возможно... — кивнул Агамемнон. — Но так или иначе — а Гектор жив и даже не ранен; о какой же в таком случае победе над ним ты тогда говоришь, мой мальчик?
Теперь — что касается твоей победы над троянцами...
Да, твои мирмидонцы дрались отважно, тут никто не станет возражать. Однако потери троянцев, уверяю тебя, совсем не велики, и завтра... О, как я хотел бы ошибиться — но ты и сам увидишь! Завтра они с новыми силами двинутся на нас.
А если так — то о какой же решающей победе над ними может идти речь?
Нет, мой Ахилл! О, ты знаешь, как я всегда восхищаюсь тобой, однако ты и сам должен согласиться: нынче ты еще не доказал, что боги благосклонны к тебе. А стало быть, Брисеида, — неважно, рабыня она или жрица, — пока еще не может стать твоею.
Теперь скажу тебе честно. Лишь для того я велел отогнать подальше твой корабль и для того велел прорубить днища у лодок, чтобы уберечь тебя от возможной кары богов! Ибо, зная твой пылкий нрав, опасался, что ты бросишься к своей Брисеиде, не дождавшись, пока они, боги, дадут знать о своей воле, — а это, мой мальчик, было бы кощунством, и я не мог этого допустить.
Ахилл с трудом сдерживал свою ярость.
— Чего ты теперь от меня хочешь? — спросил он.
— О, — ответил царь, — только того же, чего хотел и раньше! Нанеси троянцам настоящее, решающее поражение, такое, чтобы им неповадно было больше выходить из-за своих стен.
Завтра... Ну, может быть, через день, они непременно снова двинутся на нас — тогда-то и ударишь по ним со своими мирмидонцами! Я уверен — ты наконец докажешь, что боги — за тебя!
— Сколько же троянцев должно пасть, чтобы ты был доволен? — спросил Ахилл.
— Конечно, хотелось бы, чтобы они остались лежать все, — сказал Агамемнон, — но я понимаю, понимаю, мой Ахилл, что так не бывает... Давай порешим так: если тысяча... нет, две тысячи их тел останется лежать на поле боя, — значит, боги решили все в твою пользу, а их воле, ты знаешь, я, как и всякий послушный богам ахеец, не стану противиться.
— Это все? — спросил Ахилл. — Ты отдашь Брисеиду после того, как две тысячи троянцев обагрят землю своей кровью?
— Лучше, конечно, если этих тысяч будет не две, а три... — сказал Агамемнон. — Но — ладно, ладно, так и быть, и двух тысяч будет достаточно!.. Однако это еще далеко не все, мой Ахилл...
— Что еще?
— Еще ты должен сделать то, чего я ждал от тебя сегодня. Ты опять вызовешь на поединок Гектора, повергнешь его — и... — Агамемнон изобразил, как надобно добивать поверженного противника, но, увидев, как вспыхнули глаза Ахилла, поспешил сказать: — Ну-ну, вижу, мой мальчик — это слишком тяжело для тебя — добивать лежащего! Поэтому я не стану подвергать такому испытанию твое царственное благородство.
Но пускай он хотя бы будет тяжело ранен, а не так, как нынче. Пускай его унесут, пускай он еще долгое время не сможет выйти за стены Трои! Покажи, Ахилл, что сами боги направляют твою руку!
— Но это, это наконец все? — спросил Ахилл.
— О, да, это все! — воскликнул Агамемнон. Однако тут же спохватился: — То есть, я хотел сказать — это все, что касается богов: тем самым я получу от них знак, что они всецело на твоей стороне.
Но есть еще кое-что, касающееся не богов, а уже меня, смертного. Это всего лишь моя просьба, Ахилл, но просьба, которая, если ты желаешь получить свою Брисеиду, должна быть тобою исполнена.
Было видно, что Ахилл едва удерживается, чтобы не выхватить меч. Лишь помня о Брисеиде, он с трудом сумел обуздать свой гнев, иначе, уверен, тогда же отошел бы Агамемнон в царство Аида, и не пришлось бы после Клитемнестре с Эгисфом ему в том помогать.