Аид, любимец Судьбы
Шрифт:
Я бездарно дерусь, Танат, первый учитель. Я зря сказал, что нам нужно воевать как мальчишкам, мы, кажется, увлеклись этим слишком сильно, а Крон совсем не против, чтобы мы никогда не начали играть как взрослые…
Через двор медленно брел Посейдон, размахивая амфорой. Игра. Сунься сейчас к Черногривому враг – такого огребет, что на краю света только отдышится. Ничего, что Жеребец и шатается старательно, и поет, хихикая под нос, и во, растянулся, амфору расколотил. Ага, правильно, брат, дальше можно и на четвереньках.
Если, конечно, я не пойму, о чем говорил Эреб.
Пальцы подрагивают – будто прясть собрался, на мече не дрожат никогда. Если видеть во тьме, легко, а обманывать себя – наука из сложных, то вот видеть правду во тьме собственного разума…
Не складываются оттенки. Сплошь белые пятна мельтешат вопросами: с чего брату мне угрожать? А угрожал ведь: «Думать не смей!» Не просто же он так.
Посейдон отгоняет детей, которые вздумали на нем верхом покататься: «Я Жеребец… но… ик, не настолько!» Во двор выбегает Афина: легкая поступь сандалий, ветер со свистом разбивается о боевой шлем: «Дядя! Дя…»
И молчание, ага, это она Посейдона увидела. Теперь схорониться бы за колонной, пока отомрет… поздно. Заметила.
– Аид, – племянница зовет меня по имени, «дядя» – только от сильного волнения. – Вернулись разведчики. От Офриса.
– И?
– Живые. Двое остались в живых. Они говорят: Крон отпустил их. Сказал, что не будет сейчас выступать, потому что хочет, чтобы подтянулись все…
Зря к племяннице никто не сватается. «Зануда», «строгая сильно», «мужик» – это поняли. А раз бы посмотрели бы на нее в предбитвенном волнении: раскрасневшуюся, с горящими глазами, со спадающей на лоб вечной непослушной прядью…
Наверное, тут любой бы пропал.
– Аид, он назвал даже сроки. Десять дней – а потом его войско сдвинется с места. Он мог лгать, но эта… Ата… говорит, что не услышала лжи, а она разбирается. Я начинаю думать, что он просто безумен.
Десять дней, да пока еще дойдут – это ничего, это есть время подумать, если бы только не было визжащей малышни, пьяных песен брата и дотошной племянницы…
– Это знак Ананки! – грудь у Афины под панцирем ходит ходуном. – Мы можем обернуть козни Крона против него самого, подготовиться, выстроить укрепления, ловушки – и встретить их так…
О, Прометей еще. Но этот не во дворе – так, мнется где-то у выхода, взволнованным дыханием морщит и без того усталый воздух. Как же – войска начали собираться! Оттуда тысяча, оттуда пять сотен, а вон там на севере недавно Черный Лавагет прошел – так вообще две с половиной тысячи прислали и еще несколько обозов на откуп. И медные люди в бой рвутся – воинственный народ, им только скажи, куда…
– …куда? У нас прибавилось союзников среди водных и морских божеств. Эта долина, где Пеней принимает в себя воды Энипея[4], думаю, будет мудрым выбо…
– На Полынное Поле. И дело с концом.
Там и лагеря есть, куда поставить, и стервятники с давних пор прикормленные. Курганы, правда, воздвиглись – ну, и это не помеха.
В серых глазах – гроза. Не детская обида, а мрак настоящего гнева.
Красиво.
– Что с тобой? Что с вами?! – кивок в сторону упорно ползущего куда-то Посейдона. – Разве вам все равно? Ведь близится война, ведь…
– Нет, – просто встревает Стикс.
Кивнул, не раскрывая глаз – короткая благодарность подземной титаниде, что подошла и вмешалась. Не хочется говорить.
– Что, мудрая дочь Зевса – разве тебе не сказали, какова армия у Крона? Разве ты не сопоставила ее с тем, что соберете вы? Спроси у вещего Прометея – вон он стоит. Это не война – это идет истребление. Воин собирается истреблять играющих детей.
– Но я не…
– Пойдем, девочка. Вы должны делать то, что можете: собирать войска, определять, где встретятся армии, вооружать их, распоряжаться обозами… И ты делаешь это хорошо.
– Но если…
– Делай это и дальше. А его не тревожь, у него теперь свое. Придумывает, как сделать так, чтобы началась война. Настоящая.
И не понять, что она там знает, а что не знает, эта подземная.
Мыслей все равно нет – а может, были, но пропали. Не понимаю. Что за силы можно поднять. Почему – под ногами. Почему так опасно. Почему молчит Ананка и ни звука – от Аты…
– Вот и отец тоже совсем… – бросает Афина, уходя вслед за Стикс. То ли с обвинением, то ли с печалью.
А что отец тоже и совсем? Отец пропадает на своей любимой площадке. Бури лицом встречает. Ждет, пока доиграем. Или он предпринять решил что-нибудь?
– А я Крон, а ты меня ничем не убьешь!
– А… а у меня волшебное копье! Тельхины ковали!
– А мне, может, плевать на тельхинов, да!
– Ты чего плюешься, ты в меня попал!
Глаза – синие, зеленые, серые, карие; волосы – белые, золотые, русые, каштановые; хитоны, пряжки, набедренные повязки... уже одного цвета: перемазаны вконец.
– У-у-у! Я дракон! Сейчас пламенем дохну!
– Вали его! Хитон в глотку!
– Я тебе сейчас башку срублю!
– А у меня три башки! Нет, девять! И одну срубишь, а две еще вырастают!
– Дурак, так не бывает…
– А я за Кронидов, я тебя все равно не боюсь. Я вообще ничего не боюсь!
Зевс вот боится – чего? Того, что может быть хуже победы Крона. Что? Тупик. Виски разнылись, спать опять перестал, ну, оно и понятно, тут такое грядет, что вовек Ананка со своим свитком не расхлебается. Интересно, отец нас – опять в брюхо или в темницу понадежнее?
– А я тебя цепями закую!
– Не по правилам! Бога нельзя – цепями…
– Цепи же волшебные!
– Все равно не по правилам.