Академия егерей
Шрифт:
— Ты сегодня слишком добра ко мне. Никаких язвительных комментариев, никаких «отстань» и «пошла вон». Будто и не в себе. Слишком волнуешься.
— И в кого ты такая внимательная? — фыркнула я. Но спорить не стала. Внутри меня действительно все леденело и дрожало. Час. Мне оставалось выждать всего один час.
14. Эгиль
Боль пронеслась по моим нервам, вгрызлась в меня, не желая отступать. Я сжал зубы на кляпе, замычал, снова попытался дернуться. Но алхимик только затянул туже ремни.
Я видел, как он наполнил моей кровью колбы, как откладывал в сторону окровавленные инструменты. Но ничего не мог сделать.
Неужели это был конец? Вернувшись из мертвых, я должен пропасть в каком-то подвале? Не умереть как герой, столкнувшись с грозным врагом, а поддаться ножу толстого алхимика-ренегата? Кажется, законы гильдии запрещали такое использование живого человека! А может, я слишком наивен, раз считал, что законы обязательны к исполнению.
Что он делал со мной?
Боль прострелила вдоль ребер. Я зарыдал, уже не сдерживаясь. Мне не было стыдно. Слез нечего стыдиться. В такой ситуации заплакал бы даже самый крепкий воин, самый умелый маг, даже такой легендарный как галдрамар. Я читал, что когда-то галдрамары остановили альвов на границе Рики Винданна, отдав свои жизни. Но то было так давно, что с тех пор никто толком и не знал, какими должны быть эти легендарные маги.
Альвы… Мысли о врагах, которые шутя уничтожали город на моих глазах, всколыхнули внутри меня уже не жалость к себе, а ростки ярости. Тогда я тоже был беспомощен. Возможно, даже слабее, чем сейчас.
Я видел альвов в огненном мареве — закрытые легкие шлемы, длинные одежды, похожие на мантии алхимиков, вместо удобных, военных. И белые перья на плюмажах шлемов. Их я запомнил особенно хорошо, потому что среди грязи, копоти и пепла белые перья казались чем-то неестественным. Будто насмешкой над нами — над слабыми глупыми людьми.
Но я успел нанести всего один удар. Прежде чем мое тело охватил огонь, прежде чем я увидел, как чернели мои пальцы, я успел выплеснуть из себя заклятие. Конечно, это был «разрыв». Но даже вложенного отчаяния и ярости не хватило, чтобы причинить врагам хоть какой-нибудь вред — ранить, помять доспех… Я всего лишь срезал край пера. Какой геройский поступок! А альвы продолжили идти дальше… на меня…
Боль не дала мне забыться. Болела челюсть, я слишком сильно вгрызался в кляп. Ресницы уже склеились от слез. Я хотел обратно — в забытье. И чернота настигла меня.
Во мраке тоже была боль, но другого толка. Во мраке были чужие пальцы — острые и сильные, они вонзались в мои мышцы, впивались в кожу, терзали меня. Пустота заполняла меня целиком, будто я потратил свою магию, которую имел, будто я умер. Потом боль сменялась отдыхом, и появлялись другие руки — успокаивающие, осторожные касания дарили мне надежду, долгие мгновения передышки. Они напоминали мне руки моей мамы, их трепетные движения. Я вдруг понимал, что за болью и чужими руками существую я сам. А потом материнская ласка исчезала — и возвращался кошмар.
Я очнулся и широко распахнул глаза. Никогда раньше сон не был таким явным. Что я видел? Неужели так достались мне шрамы? Была же причина, почему они появились, был же ответ, куда делись для меня десять лет. Скорее всего, да. И как бы я ни хотел верить в то, что меня всего лишь перенесло с поля боя в другой край Рики Винданна, мои ощущения, шрамы и странный огонь говорили о другом. Со мной что-то произошло. И не по моей вине. Именно это мне снилось в кошмарах.
Но в этот раз был не сон. Из-за боли я лишился всяких чувств. Несколько секунд мне понадобилось, чтобы понять, где я нахожусь. Из кошмарного сна я попал в кошмар наяву. Я моргнул и повел головой. Алхимик в фартуке и длинных перчатках что-то искал на полках. Я с трудом распознал его речь, все-таки в моих ушах все звенело после ужасного сна.
— Кроборис… или соль акорта. Надо вернуть моего красавца в сознание… Иначе условия эксперимента будут нарушены… А, вот оно!
Тейтюр — так его Оддвар назвал — с визгом поднял вверх флакон и повернулся ко мне. На лице у него была довольная улыбка. Но больше меня пугал жесткий кожаный фартук со следами крови. Я не знал — свежие это пятна или нет. Мне было одинаково жутко.
— Ой, вы очнулись, ваше высочество… А я уж думал, приводить вас в чувство, — с заботой сказал алхимик. — Пахучих солей при себе не было. Вот думал, чем заменить… А вы уже и очнулись. Ну, не буду прятать на полку. Еще пригодится.
Я протестующе замычал, вот только толку от этого не было! Моя грудная клетка тяжело вздымалась, но боль немного притупилась. Скорее всего, из-за того что ремни крепко прижимали меня к столу, так что я перестал чувствовать конечности.
— Ничего страшного, мой принц. Сейчас я обезболивающим ребра обработаю и немножко посмотрю, что там у вас внутри. Истину говорю, шрамы и внутри есть! Вы слышали о теории струнных колебаний? Что у каждого мага есть свой набор струн, которые создают нашу силу? Нет, конечно, не слышали… Откуда? Меня не захотели печатать в научных сборниках. Не приняли магистерский проект! А я мог доказать! Всего-то нужно взять добровольца и провести с сотню манипуляций… — он вздохнул и вытер пот со лба. — Доброволец должен быть в сознании, разрезы стоит делать разной глубины, но всегда вдоль струн… Хотя в этом мне стоило попрактиковаться. Но мой проект отменили! Назвали меня сумасшедшим!
Я был согласен с другими алхимиками: этот человек был сумасшедшим. Какие струны? Он что, считал, что со мной произошло что-то подобное? Разве альвам такое нужно? Скорее они истязали меня ради своего удовольствия. А этот сумасшедший видел во мне какой-то знак!
— …И что я вижу? Кто-то почти полностью повторил мою работу! Это прелестно! Но я должен убедиться, должен уточнить, как именно идут надрезы… Не на коже, внутри тела!
«Тогда бы я не выжил, идиот! — хотел я закричать. — Если бы меня располовинили вдоль и поперек, я не смог бы выжить!»
— Ничего, будет немного больно… — ласково улыбался алхимик и вогнал мне в руку какую-то иглу.
Я даже не дернулся, хотя должен был. Меня душила ярость. Немного? Я даже на мгновение замер от ошеломления, а потом остро кольнуло в виске. Кровь будто вскипела в моих жилах. Ах, немного? Он хоть знал, что такое эта боль? Каково это просыпаться от ужаса на опаленных простынях? Бояться своего отражения? Видеть настороженность в некогда родных глазах или ненависть? Он — сошедший с ума убийца — знал ли, как это больно умирать? Как страшно?