Академия под ударом
Шрифт:
— Делает вид, — ответила Элиза. — На самом деле он замечательный.
Какое-то время они ехали молча. За окнами клубилась тьма — осенние вечера всегда такие, непроглядные и тоскливые, и хорошо, если есть надежда на тепло очага.
— Художников действительно пускают во дворец рисовать, — сказал Оберон. — Мы пройдем… а там уже дело техники. Хотя намного проще было бы нарядиться служанкой.
Элиза усмехнулась.
— С моим собственным лицом я далеко не пройду.
— Ты так и не рассказала, что собираешься делать с Эдвардом, — произнес Оберон после нескольких
Элиза кивнула. Сквозь тяжелый дух модных мужских духов на миг пробился ее настоящий запах — словно лисица махнула хвостом по сырой после дождя траве.
— Я и не расскажу, — ответила она. — Потому что это только мое дело, Оберон. Но ты просто будь рядом, хорошо? Просто будь.
Оберон улыбнулся. Кивнул.
— Буду, — сказал он и подумал, что хотел услышать именно это.
Художников допускали в парадные залы дворца по предварительной записи, но для великого Маттео Аруни и помощника было сделано исключение. Когда они поднимались по парадной лестнице мимо молчаливых стражей, похожих на ярких кукол в своих парадных алых камзолах и высоких меховых шапках, то сопровождавший, мужчина средних лет с подчеркнуто угодливым выражением лица, поинтересовался:
— Вы так быстро вернулись с юга, господин Аруни? Нам говорили, что вы там пробудете до зимы.
Элиза вздохнула, выразительно завела глаза к высокому потолку.
— Да, я собирался там встречать новый год. Но эта проклятая боль в суставах меня просто доконала. Так что пришлось вернуться к родным берегам! Как это было у Суфина, помните: «…родные крыши мне чужих дворцов милее»… — и Элиза помахала рукой в воздухе так, как это делал Аруни в те времена, когда писал ее портрет.
Она подумала, что привычки живописца могли измениться. Он мог, например, стать озлобленным и угрюмым. Впрочем, что теперь об этом думать, другого способа проникнуть во дворец и пройти дальше порога у них пока не было.
Сопровождавший понимающе покачал головой.
— Что ж, мы рады, что вы вернулись! Без ваших картин Большая энциклопедия королевской архитектуры была бы неполной, — он обернулся к Оберону, который тащил мольберт, холст на подрамнике и сумку с красками и кистями, и осведомился: — Ну а ты, негодный мальчишка? По-прежнему изводишь своего господина?
— Никак нет! — ответил Оберон с тем лихим и придурковатым видом, который так любят всякие шишки на ровном месте. — Я стараюсь, м’лорд, накажи меня Господь, если не стараюсь!
Сопровождавший расхохотался.
— Никаких перемен к лучшему! — воскликнул он, и перед ними распахнулись двери большого коронационного зала.
Утром Оберон спросил, готова ли Элиза к тому, что ей придется рисовать. Когда он поставил мольберт с холстом, то Элиза вспомнила, как в детстве ее учили живописи — привозили в парк, к прудам и лебедям, и на какое-то время Элиза так глубоко погружалась в движения кисти и тот мир, который послушно отражался на ее холсте, что забывала, кто она и где находится. Была лишь кисть и рука, которая ею водила.
Учительница говорила, что таковы все восторженные девочки, которые любят
Но она хотя бы знает, с чего можно начать.
Некоторое время Элиза делала набросок — большие окна, что выходили в сад, давали достаточно света. Она не торопилась. Тронный зал торжественно дремал, и его колонны из серебристого мрамора казались часовыми на посту. Оберон посмотрел в окно, бесшумно прошел по залу, заглянул в приоткрытую дверь и кивнул каким-то своим мыслям. Где-то далеко пробили часы, и Оберон вдруг настороженно повел головой, словно услышал что-то подозрительное.
— Не двигаться! — по залу раскатился уверенный мужской голос. — Только шевельнитесь и в вас будут стрелять.
Значит, их разоблачили. Должно быть, великий Аруни успел оставить о себе неприятную память и вряд ли заявился бы во дворец вот так, внаглую. Элиза осторожно опустила кисть на подставку, и двери в зал распахнулись, пропуская вооруженную охрану. В ту же минуту Элиза увидела, что из тайных окошек почти у потолка на них с Обероном смотрят ружейные дула.
Что ж, надо было хотя бы попробовать. Вот и Оберон пропадет вместе с ней, и маленькая лисичка…
В зал вошел человек, которого до этого Элиза видела только в газетах и в волшебном зеркале. Вблизи Эдвард, ее двоюродный брат, выглядел не таким спокойным и холеным, как на снимках. Волнение смыло с короля лоск, и из-за облика уверенного венценосца вдруг выступил мальчик, который пошел на преступление, чтобы отвоевать свою игрушку.
— Я лично выгнал Аруни из дворца, — медленно проговорил Эдвард. Элиза смотрела на него, не в силах отвести взгляда. Вот он, человек, который приказал убить ее отца, который охотился на нее, как на дикого зверя. — Он не отважился бы заявиться сюда.
Элиза понимающе кивнула. Оберон выступил так, чтобы закрыть ее собой, и со стороны это, должно быть, выглядело наивно и жалко.
— Здравствуй, Элиза, — произнес Эдвард. — Прими свой обычный вид… раз уж так.
Элиза усмехнулась.
— Для начала пусть твои люди опустят ружья, — сказала она. — Или мы обсудим при свидетелях, как именно был убит мой отец? И почему ты и твоя мать заняли чужое место?
Едва заметного движения головы Эдварда было достаточно, чтобы охрана опустила ружья и бесшумно покинула зал. Элиза посмотрела на Оберона, он кивнул, и они вынули свои пластинки артефактов. Глаза Эдварда нетерпеливо сверкнули.
Обратное превращение отдалось легкой болью в затылке. Должно быть, Эдвард ожидал, что Элиза не устоит на ногах, но она устояла.
— Почему ты не приказал стрелять? — небрежно поинтересовалась она. Вот он, внук Арнота, из тех, кто искалечил три поколения ее семьи — Элиза сама удивилась тому, насколько спокойно вдруг сделалось на душе.
Эдвард не будет стрелять. Теперь он будет говорить и слушать.
— Бумаги, — коротко ответил он. — Раз ты заявилась сюда, значит, точно знаешь, где завещание моего деда. Оно мне нужно… — Эдвард ухмыльнулся и добавил: — На всякий случай.