Шрифт:
Глава 1. Тайна Элизы Леклер
В дом пришла беда.
Оберон в этом убедился, когда заплаканная служанка приняла у него пальто и предложила пройти в гостиную.
— Миледи Элиза сейчас спустится, — всхлипнула она, отерла лицо ладонью. Оберон понимающе кивнул.
Когда девушка из благородной семьи выставляет на окно горшок с цветущим сластолистом, это значит лишь одно: семья разорена, и девушка готова пойти в содержанки. Неудивительно, что в доме плачут.
Оберон прошел в гостиную, сел на диван, обтянутый дорогим цветастым шелком, поворошил журнал, оставленный
Люди и без этого переживают, не стоит их задевать лишний раз.
Генерал Леклер угрюмо смотрел на него с портрета. Из газет Оберон знал, что месяц назад генерал проиграл в карты и свое, и чужое имущество и застрелился. Единственная дочь осталась одна, и дела ее были плохи.
Деньги, деньги, проклятые деньги! Все снова упирается в них! Сколько банковских стервятников уже успели вцепиться в юную Леклер? Сколько кредиторов ломятся в эти двери?
Элиза не торопилась. Оберон расслабленно откинулся на спинку дивана и подумал, что страшно устал. Два часа назад он вернулся из поездки в Заболотье, заехал в министерство магии и сдал добычу и собирался потом вернуться домой и спать, стреляя в тех, кто вознамерится его разбудить.
Но дом генерала Леклера был по соседству с министерством, Оберон увидел в окне горшок со сластолистом, и ноги сами повели его к парадному подъезду.
— Милорд.
Он встрепенулся, обернулся. Элиза Леклер в простеньком светлом платье спустилась со второго этажа, стояла у лестницы, испытующе глядя на Оберона. «Вот он, тот человек, который меня купит, который решит все мои проблемы» — Оберон не умел читать мысли, но не нужно было магии, чтобы понять, о чем сейчас думает Элиза.
Он поднялся с дивана, поклонился, представился:
— Оберон Ренар, к вашим услугам.
— Я знаю, кто вы, — едва слышно прошелестела Элиза. Прошла к креслу, села — тоненькая, прямая, как натянутая струнка. Коснись пальцем — будет звон.
Но за этой хрупкостью Оберон почувствовал силу и независимость, такую странную в нынешней ситуации. Юная Леклер была не так проста, как могло показаться с первого взгляда.
«Хорошенькая, — подумал Оберон. — Даже нет, красавица». Пышные каштановые волосы падали на плечи и спину кудрявыми волнами, маленькое светлокожее лицо с изящными чертами было бледным и усталым, большие каре-зеленые глаза смотрели со страхом и надеждой. Пуховка с пудрой убрала следы слез, но Оберон знал, что девушка плакала.
На мгновение его кольнуло жалостью.
Элиза Леклер сражалась за свою жизнь и честь. Потерпела поражение.
Оберон был победителем, на милость которого она сдавалась.
— Я увидел сластолист в окне, — начал Оберон и понял, что не знает, как дальше вести беседу. Ему еще не приходилось покупать невинных девушек из разорившихся благородных семейств. Элиза кивнула и заговорила быстро-быстро, словно боялась, что ее перебьют или она забудет заученный текст:
— Мой отец покончил с собой, проиграв все имущество. Я полностью разорена, я на грани отчаяния. Этот дом уже не мой, по большому счету, через неделю его заберут. Я нахожусь в самых пугающих обстоятельствах. Этот месяц я бьюсь, пытаясь найти работу, пока устроилась лишь переводчицей в журнал, но этого ничтожно мало, чтобы хоть
Оберон понимающе кивнул. Идти в содержанки — давняя традиция среди благородных, но обедневших барышень, которая позволяет сладко жить, крепко спать и не беспокоиться о том, что завтра ты окажешься в съемной каморке на чердаке под одним одеялом с крысами. И это Элиза еще пробовала где-то работать, взялась за переводы! Обычно девушки из благородных семей сразу идут по простому пути.
Он невольно почувствовал уважение.
— Хорошо, — кивнул Оберон. — Я готов решить ваши проблемы. Дам денег столько, что заткну рот всей столице. Согласны?
Элиза испуганно посмотрела на него. Кивнула. Подумала, что расплатиться за доброту придется уже сегодня, и эта мысль внушила ей ужас.
Оберон не обольщался на собственный счет — он, в конце концов, видел себя в зеркале. Тяжелое скуластое лицо с острым носом, ожог от плевка болотницы на шее — да, не красавец. Зато у него есть деньги, и много. Декану факультета темной магии их, в общем-то, некуда тратить, он живет на полном государственном обеспечении.
— Согласна, — прошептала она. Оберон улыбнулся и сказал:
— Вот и замечательно. Тогда раздевайтесь.
Элиза посмотрела на него так, словно он ее ударил. К щекам прилил румянец, в глазах засверкали слезы, и за удивлением мелькнуло презрение и ненависть. Оберон подумал, что это именно то, что нужно.
Она дала бы ему пощечину, если бы могла.
— Как вы смеете? — голос тотчас же сделался звонким, дрожащим. — Как вы…
Оберон устало вздохнул.
— Будем называть вещи своими именами, миледи Элиза, — ответил он. — Выставив горшок со сластолистом, вы стали товаром. Я этот товар купил и теперь хочу осмотреть то, за что заплатил серьезные деньги. Триста тысяч золотых крон, если быть точным.
Элиза побледнела. За триста тысяч золотых крон можно было купить два таких дома и дюжину таких девушек.
— Раздевайтесь, — повторил Оберон. Лицо Элизы дрогнуло, девушка сделалась слабой и жалкой.
— Здесь? — прошептала она. Оберон кивнул, чувствуя, что в эту минуту она сдалась окончательно. Просто устала бороться с судьбой и опустила руки.
Элиза шмыгнула носом. «Почему твой папаша, хренов игрок, оказался настолько глуп, что не подумал о том, что с тобой случится?» — подумал Оберон. Он отвел взгляд — лишь видел краем глаза, как Элиза начала раздеваться: медленно-медленно, словно ее тянули за веревочки.
— Подойдите, миледи, — с максимальным уважением произнес Оберон, когда девушка осталась в сорочке и коротких панталонах. Элиза едва слышно вздохнула, послушно подошла к нему — идеальная фарфоровая куколка, которая будет такой же кукольно послушной, у которой нет другого выхода. От девушки пахло легкими духами — дорогими, насколько мог судить Оберон — мылом, а сильнее всего страхом.
Оберон дотронулся до ее колена — белого, ледяного — и медленно повел ладонью вверх по внутренней стороне бедра, чувствуя, как по пальцам щелкает ток. Элиза вздрогнула и застыла, как крошечное испуганное животное, которое надеется, что охотник уйдет, если оно не будет двигаться.