Академия родная
Шрифт:
Вдруг на лице Рябухи появляется блаженная улыбка. Народ непонимающе смотрит – неужели этот ужас ему доставляет удовольствие? Но мне уже видна причина Валеркиной улыбки – зрачки мальчика быстро сжимаются. Еще один вдох и появляется слабое подобие судорог. Мальчик прикрыл глаза, а это первый предвестник мышечного тонуса.
Студент довольно глядит на меня: «Вилочку, пожалуйста!»
Я не понимаю его вопроса: «Чего тебе подать?» Рядом лежит открытая консервная банка какой-то рыбы в томатном соусе, из нее торчит вилка со слоем подсохшего томата. Студент опять ныряет в рану, а я вытаскиваю эту вилку и начинаю обтирать ее о покрывало. Похоже, что ребенок уже пытается дышать самостоятельно. Я сую вилку Валере.
Валера недоволен: «Крючком согни, сейчас он задышит и нам придется трахею держать. А вам –
«Вам» – это родителям и всем смелым. До меня доходит, что если вернётся сознание, работы хватит многим. Я ломаю о камень крайние зубцы, а средние сгибаю на манер крючка. Студент делает последнее вдувание и подхватывает нижний конец трахеи этим инструментом. По пузырям видно, что дыхание устойчивое. Через минуту начинаются движения. Родители как по команде наваливаются на ребенка. Мать хватает голову, отец пытается держать руки. Постепенно возвращается сознание. Дыхание всё активней и глубже, несмотря на сломанные ребра. Валера командует завернуть мальчика в покрывало и зафиксировать руки и ноги ремнями. Объясняет – ему очень больно, а надо думать о транспортировке до дороги. Пара мужиков уже посланы на дорогу – не голосовать, а перекрыть её перед первым попавшимся транспортом, чтобы добраться до любого телефона и вызвать «Скорую».
Теперь недостатка в помощниках нет. Люди суетятся вокруг, множество рук поддерживает тельце и уберегает его от лишних движений. Ребёнок беззвучно плачет – воздух-то через голосовые связки не идет, но по конвульсиям и потоку слез видно, насколько сильны мучения. Кое-как подхватив тельце, всей кучей начинаем карабкаться по тропе. Местами мальчика приходится передавать из рук в руки, только Студент остаётся на своем посту – он держит вилкой трахею.
Наконец, выходим на ровное место. До дороги далеко, поэтому выстраиваемся в «боевой порядок» для наиболее быстрого, по возможности, следования: Валера всех подгоняет – уж очень его кровопотеря беспокоить стала. Студент с левого боку, мать в голове, отец держит тело и руки, я стою в ногах. Рядом ещё трое добровольцев – две женщины и мужчина. Примерно через час встречаем идущих на встречу тех мужиков, что за скорой бегали. Спешат назад с носилками, а за ними двое в белых халатах и ящиками с крестами, как потом оказалось, врач и фельдшер. Машину они на дороге с шофером бросили.
Врач как глянул – без «здрасьте-досвидания» открывает ящик, достает несколько москитов и трубку-трахеостому. Пока фельдшер ребенка на носилки укладывал, Валера «на трахее» с вилкой стоял и попутно делал доклад по больному: «Механическая аспирационная асфиксия сливовой косточкой со вклинением ниже гортанной складки час двадцать тому назад с полной обструкцией дыхательных путей, острая гипоксия, почти до клинической смерти. По экстренным показаниям была проведена трахео-крикотомия бутылочным стеклом без асептики и остановки сопутствующего кровотечения, затем неотложные реанимационные мероприятия по типу искусственной вентиляции трахея-рот. Острая кровопотеря, сопутствующая травма – возможные множественные переломы ребер в результате неудачной попытки форсированной экспулсии инородного тела. Помощь оказывал студент четвёртого курса Хабаровского Мединститута Иван Иваныч Петров».
После этих слов возникла натянутая пауза. Врач подскочил с трубкой и москитами и засуетился над раной. Через секунду ребёнок свободно дышал через трахеостому, и врач занялся установкой внутривенной системы. Кто-то неуверенно спросил: «Так Вы не хирург? Вы же не имели права… Вы же были пьяны! Вы ведь могли…»
Лицо Студента помрачнело, и он моментально оборвал эту тираду: «А я больше ничего не мог!» И быстро дернул меня за руку: «Пошли отсюда, сваливаем, чем могли – помогли». И мы припустили назад быстрым шагом, а как зашли за громадный куст терновника, так и бегом. А вслед нам донесся крик врача «Скорой»: «Коллега, спасибо!»
К своим вещам мы спустились в обход главной тропинки. Пока Студент умывался, я быстренько собрал вещи, и мы так же в обход выкарабкались с пляжа. Потом Валерка какими-то партизанскими тропами дотемна выводил меня к другой дороге. По пути я давил ему на душу: «Студент, а ты ведь герой! Тебе ведь медаль надо, ну там «За какую-нибудь доблесть» или на крайняк «За спасение утопающих». Представь только, собрание в нашем клубе, начфака,
Студенту моя трескотня надоела. Он остановился, посмотрел себе под ноги и задумчиво произнёс: «Да хорошо бы, как ты говоришь. А ты подумай, ребенок может умереть от сепсиса, от кровопотери или пневмонии. Может я его немым на всю жизнь оставил – я что, за нервными веточками смотрел? И потом докажи его мамане, что перерезать горло – единственный шанс. К тому же юридических или там профессиональных прав у нас на это дело ведь и правда никаких нет. Никакого права, кроме морального… Ладно, пошли домой, пусть лучше ищут героев среди студентов Петровых в Хабаровске. Специально сбрехал место подальше. И пусть виноватых среди них же ищут. А сессии я и без славы неплохо сдаю…»
ПЕСНЯ ПО РЕЦЕПТУ
Ещё не улеглись наши переживания от экстремальной хирургии, как приперлись мы в Симферопольский аэропорт, там плюхнулись в самолётные кресла и улетели в Ленинград. Четыре года военного образования позади, считай, полный курс любого командного училища, позади – здравствуй пятый «сверхсрочный» годок! Мы повзрослели, из курсантов переросли в слушатели. Так теперь официально называемся – слушатели Военно-медицинской Академии.
Пятый курс вообще халява, особенно если на предыдущих курсах пахал и набрал добрый теоретический запас. Тогда учить приходится всё меньше и меньше, всё больше и больше времени занимает отработка практических навыков. Начало семестра как продолжение отпуска – знаменитая лекционная неделя, период полного ничегонеделания. Помню, сидит Сив на лекции по терапии, смотрит профессору в рот и нагло не пишет. А ведь на первом ряду сидит! Профессора такое поведение достало:
– Товарищ слушатель, а чего это вы не пишите?
– Товарищ профессор, ну я же слушатель, а не писатель!
Правда, не один Сив тогда не писал – не писали и мы со Студентом. Но у нас причина уважительная была – мы с собой портфелей вообще не взяли. А всё потому, что в перерыве мы должны были отправиться на концерт, а с портфелем на перерыве убегать неудобняк, да и потом не было печали с ним в гардеробе толкаться. Без портфеля куда легче – вышел покурить и не вернулся. Концерт тот был почти подпольным и выступал там не кто-нибудь, а Александр Розенбаум. Тогда он только входил в моду и песни пел душещипательно-медицинские, это нам всем ужасно нравилось. Розенбаума ещё никто живьём не видел, а знали его исключительно по голосу на жеваных кассетных пленках. Билеты достали случайно – никаких объявлений не было, а просто на кассе от руки висела бумажка «Барт Разин БАМ». Что такое «барт»? Брат, бартер, Барто, которая Агния? Разин – это понятно, это Стенька, что из-за острова на стрежень выплывал делать крестьянскую революцию. А вот БАМа – Байкало-Амурской Магистрали – тогда вроде еще не построили. Мы спросили кассиршу, а она сказала, что это такой лысый мужик, который сам себе играет на гитаре и поёт песни. Тогда мы догадались, что это бард Розенбаум, и билеты купили. Билеты были дешевые, не то копеек по семьдесят, не то по полтинной, но время какое-то непонятное – будний день, да еще в разгар рабочей смены. И мероприятие не концертом называлось, а встречей с «автором авторской песни». Видать, при социализме Розенбауму, как «автору авторских песен», разгуляться не давали. Концерт был совсем рядом – в ДК Первой Пятилетки. Было тогда такое заведение – дом культуры рядом с Физиологией, идти близко.
Смылись без проблем, сидим слушаем. Зал полный – народ даже в проходах стоит. Удивительно, встреча проходит чуть ли не в Академии, а нашего военно-медицинского брата почти нет – разве что затесалась парочка офицеров. А вот студентов-медиков!.. Похоже, что на старших курсах всех мединститутов Ленинграда в этот день лекции отменили – на каждом кресле сидит морда, а то и две, исключительно студенческого возраста, а воздухе аж гул стоит от латыни. Розенбауму такая аудитория ужасно понравилась. Он, значит, все положенные песни спел, а потом говорит, мол есть у меня еще минут пятнадцать – на вопросы отвечу или могу по заявкам еще несколько песен исполнить.