Академия. Начало
Шрифт:
– Они не пахнут.
– А что это такое?
– Лакомство. Драже. Для экспорта к ним делаются различные добавки, но в Микогене мы едим их просто так, без всяких добавок.
Отправив одно драже в рот, она призналась:
– Я их ужасно люблю.
Селдон последовал ее примеру. Драже быстро растаяло во рту, он и охнуть не успел. Рот наполнился капелькой жидкости, которая мгновенно стекла по пищеводу.
Какой-то миг Селдон не мог пошевелиться – настолько он был поражен. Драже оказалось чуть сладковатым. После него во рту остался непонятный пряный привкус.
– Можно я еще попробую? – спросил
– Бери сразу полдюжины, – посоветовала Капелька Сорок Третья и протянула Селдону пригоршню драже. – Вкус всегда разный, а калорий совсем нет. Попробуй.
Она была права. Селдон пробовал так и сяк: брал драже в рот и давал рассосаться, лизал потихоньку, пытался откусить кусочек. Но как бы легко он ни прикасался к драже, стоило чуть-чуть лизнуть, и оно моментально исчезало. И действительно, у каждого шарика вкус был чуть-чуть да иной.
– Вот беда, – вздохнула Капелька Сорок Третья, – каждый раз попадается что-нибудь необычное, вкус невозможно забыть, но больше такое может никогда не попасться. Помню, было мне лет девять, и мне попалось такое…
Мечтательное выражение тут же покинуло ее лицо. Она сказала строгим голосом:
– Прекрасная вещь – это драже. Учит тому, как все зыбко в этом мире.
«А ведь это сигнал, – подумал Селдон. – Хватит, нагулялись. Она уже вполне свыклась с моим присутствием, свободно разговаривает. Пора переходить к делу, и немедленно!»
Селдон сказал:
– Сестра, я родом из мира, который раскинулся под открытым небом, как и другие миры, кроме Трентора. Там иногда идет дождь, а иногда сухо, реки порой текут спокойно и лениво, а иногда выходят из берегов, там то жарко, то холодно. А это значит, что урожаи там бывают то плохие, то хорошие. А здесь все так стабильно, продуманно. И урожаю ничего другого не остается, как только быть всегда хорошим. Как счастлив Микоген!
Селдон замолчал и стал ждать ответа. Ответов могло быть несколько, и дальнейшие действия зависели от того, как именно ответит Капелька.
Она и впрямь достаточно осмелела и теперь почти не стеснялась того, что рядом мужчина. Вот что она ответила:
– Стабильности добиться не так уж легко. Состояние среды контролировать приходится постоянно. Порой нападает какая-нибудь вирусная инфекция, а бывают еще неожиданные и нежелательные мутации. Иногда приходится браковать огромные партии продуктов.
– Правда? И что же потом?
– Другого выхода, как только уничтожать забракованные партии, нет. Даже тогда, когда есть хоть малейшее подозрение, что партия недоброкачественная. Тележки, ванны – все подвергается самой тщательной стерилизации, а порой и все оборудование уничтожают.
– Стало быть, на манер хирургии, – кивнул Селдон. – Отсекаете пораженную болезнью ткань.
– Да.
– А что же вы предпринимаете, чтобы предотвратить подобные неполадки?
– Что можно поделать? Проводим непрерывные анализы на мутацию и вирусы, следим за чистотой и составом питательных сред. Изменения мы наблюдаем крайне редко, однако стоит нам заметить что-нибудь, мы предпринимаем немедленные и радикальные шаги. В итоге неурожайных лет у нас почти не бывает, да если и бывают, то страдает всегда лишь небольшая часть урожая. Помню, самый неудачный год у нас был, когда
Селдон от неожиданности вздрогнул. Капелька говорила так, словно рассуждала о психоистории, а на самом деле речь шла всего-навсего о продукции микрофермы в небольшом тренторианском секторе. А ведь он сам все время мыслил грандиозными масштабами – никак не меньше Галактической Империи.
Неизвестно почему немного обидевшись, словно речь и впрямь шла о его работе, Селдон проговорил:
– Наверняка не все непредсказуемо. Есть силы, которые правят всеми нами и обо всех нас заботятся.
Капелька резко остановилась, обернулась и удивленно, не мигая, взглянула ему в глаза.
– Что? – спросила она.
Селдон принялся неловко объяснять:
– Понимаешь… вот мы говорим о вирусах, мутациях… Это ведь все явления природные и подчиняются, следовательно, законам природы. Ничего сверхъестественного тут нет, верно? Все, что не повинуется законам природы, тут не учитывается. А ведь именно оно может управлять самими законами.
Капелька не отрываясь смотрела на Селдона – так, словно он вдруг заговорил на чужом языке, каком-нибудь древнем, забытом диалекте.
– Что? – еще раз спросила она.
Селдон, запинаясь, продолжил свою мысль, путаясь в незнакомых, непривычных словах:
– Нужно обращаться к чему-то великому, какому-то высшему духу, какому-то – просто и не знаю, как назвать.
Она вполголоса проговорила:
– Я так и думала. Только не сразу поверила, что ты об этом говоришь. Ты судишь нас за то, что у нас есть религия. Почему же ты не сказал прямо? Почему избегал этого слова?
Она ждала ответа, а Селдон, несколько обескураженный тем, что его слова так задели ее, пробормотал:
– Потому что я не привык пользоваться этим словом. Мне более знакомо слово «сверхъестественное».
– Называй, как хочешь. Это религия, и ее у нас нет. Религия – это для варваров, для стада ско…
Она умолкла, чтобы перевести дух, но Селдон не сомневался, что она хотела сказать: «для стада скотов».
Однако Капелька довольно быстро взяла себя в руки.
– Мы – не религиозный народ. Наше царство – от мира сего, от этой Галактики, и так было всегда. Если у тебя есть своя религия…
Селдон почувствовал, что влип. Вот уж чего он никак не ожидал!
– Не сказал бы, что это так… – промямлил он. – Видишь ли, я математик, и мое царство – тоже от мира сего и от этой Галактики. Просто, понимаешь, у вас такие странные обычаи, вот я и подумал, что ваше царство…
– Не думай, варвар. Если у нас странные обычаи, то это потому, что нас мало. Нас миллионы, а вокруг нас миллиарды миллионов. По миллиарду вас на каждого из нас. Должны же мы как-то выделиться, чтобы не затеряться. Нас отличает отсутствие волос, одежда, поведение, образ жизни. Мы обязаны помнить, кто мы такие, и должны быть уверены, что вы, варвары, помните, кто мы такие. Мы трудимся на наших фермах, чтобы вы ценили нас, высоко ценили. Покуда вы будете ценить нас, вы нас не тронете. Вот и все, чего мы от вас хотим, – чтобы вы нас не трогали, не мешали.