Академия. Вторая трилогия
Шрифт:
— Но мехслуги на дебаты не допускаются! — возмутился господин Бокер.
— Может, его хозяйка — инвалид и не может сама передвигаться, — сказала Сибил, чтобы как-нибудь успокоить господина Бокера.
— И он все равно не поймет ровным счетом ничего из того, что здесь произойдет, — вмешался Марк, обращаясь к господину Бокеру. — Они крайне тупы. Просто толпа механических идиотов, запрограммированных на простейшие действия.
— И как раз поэтому им здесь совершенно нечего делать! — упорствовал господин
Марк нажал кнопку на подлокотнике своего кресла и демонстративно сделал ставку на то, что Вольтер победит.
— За всю свою жизнь он ни разу не выиграл ни одного пари, — сказала Сибил господину Бокеру. — Все время просчитывается.
— Да неужели? — парировал Марк, повернувшись к Сибил и наклонившись вперед, чтобы впервые за последнее время взглянуть ей прямо в лицо. — Почему бы тебе не рискнуть своими деньгами, если твой миленький ротик говорит правду, а?
— Я просчитала вероятность и нахожу, что это бесперспективно, — резко сказала Сибил, поджав губы.
— Да ты даже интегральных уравнений решать не умеешь! — пренебрежительно фыркнул Марк.
— Сколько угодно! — Ноздри Сибил затрепетали.
— Пустая болтовня! — продолжал донимать ее Марк. — Особенно учитывая, во что станет тебе этот проект.
— Точно так же, как и тебе! — отрезала Сибил.
— Эй, вы двое, а ну, заткнитесь! — сказал Ним.
— Знаешь что? Я готов поставить на Вольтера весь свой гонорар за этот проект! А ты поставь свой на свою первобытную, ископаемую Деву, — разошелся Марк.
— Эй! Эй! Народ, давайте не будем, а? — снова вмешался Ним.
Президент «Технокомпании» тем временем повернулся к заказчику Марка, представителю Скептиков, и принялся объяснять:
— Именно этот дух постоянного соперничества и сделал нашу «Технокомпанию» признанным всепланетным лидером по разработке симуляторов интеллекта! — после чего ловко повернулся в кресле и обратился уже к господину Бокеру:
— Мы стараемся…
— Согласна! — крикнула Сибил.
Долгий опыт общения с Марком приучил Сибил к мысли, что в человеческих взаимоотношениях должно быть место и для нелогичных, непродуманных поступков. Однако ее убежденности и решительности хватило всего на пару мгновений, после чего ею овладели жгучие сомнения.
Глава 19
Вольтеру нравилась публика. И никогда еще за всю прежнюю жизнь он не выступал перед таким необъятным океаном людских лиц, который волновался вокруг и бурлил прибоем у его ног.
И хотя он был довольно высок и в прежней, телесной жизни, но, взирая на многомиллионные толпы сверху вниз, с высоты своего стометрового роста, Вольтер почувствовал, что только сейчас добился положения, соответствующего его достоинству. Он поправил свой напудренный парик и пригладил блестящую шелковую ленточку, завязанную на груди в бант. Плавно и грациозно взмахнув руками, Вольтер низко поклонился огромной толпе зрителей, поклонился так, будто исполнял перед ними самую главную пьесу всей своей жизни. Толпа взревела и забушевала, словно потревоженное чудовище.
Вольтер взглянул на Деву, до времени сокрытую от зрителей сверкающей перегородкой в дальней углу экрана. Жанна стояла, скрестив руки на груди, стараясь сохранить невозмутимость и спокойствие.
Задержка только раззадоривает чудовище. Вольтер выжидал, позволяя толпе хлопать в ладоши и стучать каблуками по полу; он не обращал внимания на то, что примерно половина собравшихся свистит и выкрикивает оскорбления.
«По крайней мере половину человечества всегда составляли набитые дураки», — подумал Вольтер. Он впервые предстал перед лучшими из обитателей этой колоссальной Империи. Что ж, закономерность остается справедливой вне зависимости от количества людей.
Вольтер был не таким человеком, чтобы безоговорочно отмахиваться от лести и угодничества, которые, как он знал, причитались ему по праву. Он стоял перед многомиллионным залом как воплощение французских интеллектуальных традиций, уцелевших только в нем одном.
Он снова посмотрел на Жанну, которая, в сущности, тоже была всего лишь еще одним человеческим существом, пережившим то далекое, общее для них обоих время — которое, совершенно очевидно, было вершиной расцвета всей человеческой цивилизации. Вольтер прошептал:
— Такова наша судьба — блистать, а их судьба — аплодировать нам…
Но вот распорядитель собрания наконец успокоил толпу, призвав к тишине — по мнению Вольтера, несколько преждевременно. Сам он попросил бы распорядителя утихомирить разбушевавшийся зал немножко попозже. И последовало представление Жанны, которое Вольтер вытерпел с гримасой, которую сам он считал стоической усмешкой. Он попробовал уговорить распорядителя, чтобы Жанна высказала свои взгляды первой, однако тот довольно грубо оборвал его и сказал, что вопрос очередности будет решаться жеребьевкой.
Выступать первым выпало Вольтеру. Он только пожал плечами, а потом положил руку на грудь, против сердца, и начал свою речь в стиле лучших публичных выступлений, которые были так милы и близки сердцам парижан восемнадцатого столетия:
— Не важно, какое определение дается душе; она, как и божество, не может быть явлена нам в ощущениях, словно реальность; а значит, доказать ее существование невозможно, а следовательно, существование души только лишь предполагается. Для того чтоб удостоверить истинность любого предположения и умозаключения, необходимо привести рациональное доказательство. А убедительного доказательства существования души не существует в природе!