Актеры шахматной сцены
Шрифт:
В двадцатые годы нашего столетия некоторые шахматные корифеи пришли к выводу, что шахматам грозит неизбежная ничейная смерть. Класс игры в целом, особенно техника игры, значительно вырос, и побеждать стало все труднее и труднее.
В 1921 году Ласкер с грустью писал:
«Конечно, шахматам уже недолго хранить свои тайны. Приближается роковой час этой старинной игры. В современном ее состоянии шахматная игра скоро погибнет от ничейной смерти; неизбежная победа достоверности и механизации наложит свою печать на судьбу шахмат».
А вот не менее пессимистическая точка зрения другого гиганта – Капабланки, высказанная шесть лет спустя:
«В последнее время я потерял значительную
Какие мрачные пророчества! И какое счастье, что они оказались опровергнутыми! Тем не менее остается фактом, что многие партии, нередко после совершенно бесцветной, но «правильной» игры, кончались и кончаются вничью. Тем, кто хотел добиваться побед, приходилось прибегать к кардинальным мерам. Одна из таких мер – увод противника с широкой автострады на глухую тропу даже ценой сознательного ухудшения своей позиции.
Вот что писал по этому поводу сам Таль:
«Если оба партнера не горят стремлением выиграть партию во что бы то ни стало, они играют правильно (в самом лучшем, а может быть, в самом худшем значении этого слова). Возможность ошибок в таком случае сводится к минимуму, но и партнеру играть очень легко. Все идет очень правильно, очень корректно, и ходов через 18–20 эта «подлинно безошибочная» партия заканчивается к обоюдному удовольствию.
Но что делать, когда нужно выиграть? Попытаться объявить мат? Но партнер предвидит атаку уже в зародыше и принимает все необходимые меры. Использовать позиционные слабости? Партнер и не думает создавать их! Именно поэтому сейчас во многих партиях один из противников, а иногда и оба сознательно уходят в сторону от общепризнанных канонов и сворачивают в «глухой лес» неизведанных вариантов, на узкую горную тропинку, где место есть лишь для одного. Слишком многие сейчас хорошо знают не только шахматную таблицу умножения, но и шахматное логарифмирование, и поэтому, чтобы добиться успеха, порой приходится доказывать, что дважды два – пять…
Само собой разумеется, при такой игре, требующей не только больших знаний, владения всем арсеналом современной шахматной стратегии и тактики, но и большого физического и духовного напряжения, огромной, я бы сказал, нервной отдачи, процент возможных ошибок автоматически увеличивается. И вместе с тем такие партии доставляют значительно больше удовольствия и зрителям и играющим, чем безупречные корректные «гроссмейстерские ничьи».
Приходится доказывать, что дважды два – пять… Какое любопытное признание! Значит, к победе далеко не всегда ведет прямой, логичный и ясный путь (дважды два – четыре!), иногда приходится допускать заведомую ошибку (дважды два – пять!).
Все это не ново – может сказать искушенный читатель. То же самое делал, например, Эмануил Ласкер. Вспомним, что писал о нем Рихард Рети:
«Изучая турнирные партии Ласкера, я вынес впечатление, что Ласкер обладает исключительным, на первый взгляд совершенно непонятным счастьем. В некоторых турнирах он выигрывал почти все партии, а между тем в доброй половине его партий бывали моменты, когда он стоял на проигрыш; недаром многие мастера говорят, что Ласкер действует гипнозом на своих противников. Где истина? Я дал себе труд заново пересмотреть все партии Ласкера, чтобы постичь тайну его успеха. Перед нами неоспоримый факт: Ласкер почти систематически слабо разыгрывает начала партий, сотни раз попадает в проигрышные положения и в конце концов все же выигрывает. Гипотеза постоянного счастья слишком невероятна… Остается один ответ, который при поверхностном рассмотрении звучит парадоксально: часто Ласкер умышленно играет слабо.
…При нынешнем совершенстве шахматной техники спокойная корректная игра почти неизбежно приводит к ничьей. Чтобы избегнуть этого, Ласкер теоретически ошибочными ходами устремляет партию на край бездны. Он сам повисает над пропастью, в то время как его противник еще стоит на твердой почве; однако благодаря своей подавляющей силе умудряется, удержавшись сам, сбросить своего соперника в бездну. Таким-то образом одерживает он победы, которых на ровном пути, т. е. при корректной игре, он не мог бы добиться».
У Ласкера – и это не случайно – не было последователей, не было школы. Алехин, к примеру, тоже в совершенстве владел искусством запутывания противника. На вопрос: «Как вам удается так быстро разделываться со своими противниками?» – Алехин с полным правом ответил: «Я на каждом ходу заставляю их мыслить самостоятельно!»
Но очень важно подчеркнуть, что Алехин при этом не нарушал требований позиции, и в этом было его принципиальное отличие от Ласкера.
Современные гроссмейстеры – и это во многом заслуга Таля – спокойнее смотрят на так называемые позиционные слабости. В стремлении захватить инициативу, получить динамичную игру они могут иногда и преступить закон, то есть что-то «дать» противнику, чтобы выманить его из укреплений. Но только Таль возвел такой способ борьбы в систему, причем применял он его против любых противников, даже самых могучих.
Классический пример такой игры – ход 12. f4 в семнадцатой партии матча на первенство мира с Ботвинником. В книге, посвященной этому матчу, Таль в примечании к этому ходу писал:
«Ужасный», «антипозиционный», «невероятный» и т. д. и т. п. – такими эпитетами украсили все без исключения комментаторы последний ход белых. Можно было предположить, что игравший белыми совершенно незнаком ни с одним учебником шахматной игры, где черным по белому написано, что так играть действительно нельзя, потому что ход 12. f4 и ослабляет чернопольную периферию, и выключает слона g5 из игры, и ставит под угрозу и без того скомпрометированное положение белого короля. Я думаю, читатели не сочтут за нескромность, если я скажу, что все эти соображения занимали меня во время партии. И вместе с тем факт остается фактом – ужасный ход 12. f4 сделан. Почему?»
Далее Таль объясняет, во имя чего он все же решился пренебречь требованиями позиции. Оказывается, чтобы опровергнуть этот ход, Ботвинник должен был сделать длинную рокировку и вряд ли мог избежать обоюдоострого тактического сражения, а это, собственно, и было главной целью Таля.
В другой статье, где речь шла об этом же ходе, Таль так подводит итоги размышлений по поводу своего «ужасного», «антипозиционного» выпада пешкой: «Кто быстрее, там видно будет, ну а самое важное – борьба принимает совершенно другое течение». Видите – не важно, что позиция Таля после этого хода стала хуже, важно, что игра принимает другое течение.
Оправдался ли, во многом интуитивный, замысел Таля? Поначалу казалось, что нет. Ботвинник выиграл две пешки и получил хорошую позицию. Но – и в этом-то все дело! – борьба в партии, которая пошла по другому, не удобному для Ботвинника течению, отняла у него так много времени и сил, что он попал в цейтнот и не увидел защиты против несложной комбинации, после чего должен был сдаться.
«Для любителей шахмат, – писал далее Таль, – которые больше всего ценят последовательность замыслов, логическую стройность ходов, эта партия может показаться плохой. Шахматиста же, которого волнует психология борьбы, обилие интересных возможностей, так сказать, «закулисная» (в самом лучшем понимании этого слова) сторона партии, мне кажется, эта партия заинтересует».