Актеры шахматной сцены
Шрифт:
Но… аппетит приходит во время игры! Здание, так старательно воздвигнутое Кобленцем на безупречных доводах рассудка, рухнуло после первых же ходов. Едва фигуры вышли на рекогносцировку, как Таль ринулся в бой, оказавшись во власти непередаваемого ощущения, в котором слились воедино упоение битвой, горячий азарт, манящая и в то же время слегка пугающая жажда риска…
Его соперник не уступал в отваге и был настроен так же решительно. Для Толуша в его сорок шесть лет игра в этом чемпионате была лебединой песней. Ни в одном соревновании за последние годы не играл он с такой страстью,
Но, странное дело, то ли Толуш находился под впечатлением разгрома, который учинил Таль целому гроссмейстерскому легиону, то ли не мог справиться с волнением, только всю партию этот необычайно отважный боец провел как обреченный. Воспользовавшись тем, что Толуш пассивно разыграл начало, Таль немедленно начал прямой наводкой обстреливать королевский фланг черных.
Последний тур проходил в мертвой тишине, которая была выразительнее любого шума. Так как во встрече Бронштейна и Холмова все явственнее вырисовывалась ничья, публика с особым волнением следила за игрой своего любимца. Помните: «каждый шахматист – кузнец своего турнирного счастья?» Сейчас этот кузнец, не жалея сил, ковал свое счастье. Когда был сделан 30-й ход белых, зал испустил тихий вздох: Таль пожертвовал центральную пешку и одновременно оставил под ударом слона. Толуш пытался отчаянно защищаться, но давление с каждым ходом нарастало. И вскоре гроссмейстер протянул руку и первым поздравил Таля с титулом чемпиона…
Хотя почти все остальные партии еще продолжались, публика устроила новому чемпиону короткую, но бурную овацию. Впервые за много лет победу в чемпионате СССР одержал мастер, да к тому же играющий в такой необычайно импонирующей манере – широко, вольно, с гордым презрением к опасности. «Таль! Запомните это имя!» Теперь это имя помнили все, кому были не безразличны тайны шахматного двора.
Вечером, приняв многочисленные поздравления, Миша вернулся в номер. Разделся, сел за стол. И вдруг неожиданно для себя почувствовал грусть. Все кончено, играть больше не надо, волноваться тоже. Только теперь он понял, что смертельно устал. Но утро вечера мудренее. И назавтра, выспавшись и отдохнув, он снова был прежним Талем.
Утро победы… Представьте себе юношу, еще сохранившего в своем облике и манерах черты подростка, слегка беззаботного, насмешливого, чуть наивного, но уже почуявшего свою богатырскую силу. В минуты обдумывания Таль выглядел угрюмым, даже мрачным. Но когда партия кончалась, молчаливая сосредоточенность уступала место неистощимой веселости. Кажется, юноша всем своим видом так и говорил: «Ну, пожалуйста, спросите меня о чем-нибудь, ну поспорьте со мной, ну дайте же я вам докажу, что вы ошибаетесь в этом варианте…»
В то торжественное и вместе с тем суматошное утро новый чемпион страны был необычайно занят: визиты, письма, телеграммы.
Звонит телефон. Одна из рижских газет спешит опередить конкурентов.
– Как настроение?
– Солнцем полна голова!
– Очень устали?
– Готов все начать снова!
– Что будете делать в ближайшее время?
Вопрос серьезный, и Таль ответил серьезно:
– Буду писать диплом. Тема? «Сатира в романе Ильфа и Петрова «12 стульев».
Вот таким – жизнерадостным, окрыленным успехом, опьяненным хмельным медом славы – был тогда Миша Таль. Как бывало со многими, за одну ночь он стал знаменит. О нем писали статьи, в которых хотя и отмечались недостатки, в частности неровность игры молодого чемпиона, но в целом уже давалась блестящая оценка. Сам Давид Бронштейн, мнением которого Таль так дорожил, назвал его ярким, многообещающим талантом. «Молодое дарование», – вспомнил Миша, читая эти строки, и мысленно улыбнулся.
Получил признание и его стиль. Автор одной из статей приводил не раз слышанные «жалобы» мастеров: «Играть с Талем такие партии, где все фигуры «висят», где все неясно, а на обоих флангах тебя атакуют… это очень неприятно!».
Правда, оставалось еще и немало скептиков, которые продолжали оспаривать убедительность его побед, но могло ли это омрачать настроение ему, чемпиону СССР и теперь уже гроссмейстеру? И даже если бы эти ворчливые голоса его и огорчали, то встреча на вокзале с рижскими болельщиками заставила бы забыть о всех неприятностях.
Словом, жизнь, казалось, улыбалась удачливому юноше. Но судьба готовила ему удар.
Доктор Таль, гордость и опора семьи, стал вдруг прихварывать. Когда Мише вручали медаль чемпиона, доктор лежал в больнице, той самой, в которой проработал столько лет. В день приезда сына из Москвы он выписался из больницы, но вскоре должен был вернуться туда.
Любовь и уважение Миши к отцу давно переросли рамки сыновней привязанности. Доктор Таль был для него не просто отцом – он олицетворял для него душевное благородство. В трудные минуты жизни Миша спрашивал себя: «А как в этом случае поступил бы папа?»
Дружба между отцом и сыном была тем более прочной и нежной, что доктор Таль был страстным любителем шахмат и, естественно, горячо болел за Мишу. В связи с этим происходило много смешных и трогательных историй. Когда, например, в вильнюсском четвертьфинале Таль отложил в сложном положении партию с Гипслисом, отец и дядя позвонили к Мише в третьем часу ночи. Ида Григорьевна не хотела поднимать Мишу с постели. Но они так молили ее, убеждая, что нашли выигрывающий ход, что она уступила. Миша выслушал энтузиастов и как можно более искренним тоном поблагодарил. Положив трубку на рычаг, он улыбнулся: «выигрывающий ход» почти немедленно приводил к катастрофе…
Случилось так, что Миша заболел воспалением легких и лежал в том же корпусе, где отец, только этажом ниже. Когда он узнал, что доктор Таль скончался, он окаменел. Мать, которая сама остро нуждалась в помощи, сидела возле него и говорила: «Плачь!». Но он только молча глядел в стену.
Около двух месяцев Миша почти ничего не ел. Он медленно угасал. По городу поползли слухи, что у Таля нервное расстройство. Кто-то из навещавших приятелей сказал ему об этом.
– Ах вот как? – слабо улыбнулся Таль.