Актриса
Шрифт:
Алена долго молча стояла перед иконой, потом какое-то сильное волнение дрожью прошло по всему телу. Она даже побледнела — так была поражена тем, что внезапно осенило ее у лика святителя Пантелеймона.
— Что-то случилось? — Глеб осторожно дотронулся до ее руки. Малышка ответила ему слабым пожатием.
— По-моему, да… Это касается убийства Оболенской. Мне кажется, я что-то поняла… Но нужно проверить, я пока еще сама не понимаю как… Прости… Если можно, я бы хотела побыть здесь одна. Я должна сейчас успокоиться и попросить у Господа помощи и… прощения. Я очень любила эту женщину — Елену Николаевну
— Эта часовня освящена в честь небесного покровителя моей мамы — святой мученицы Елены, — тихо произнес Глеб, направляясь к двери. — Это и твой небесный покровитель, и, волею судеб, покойной Оболенской. В совпадения я не верю…
Алена долго находилась в часовне. Показалась в гостиной с радостной улыбкой и сразу заявила:
— А как там поживает в духовке фирменное жаркое? По-моему, его пребывание на этом столе украсит сервировку.
— Его временное пребывание, — весело уточнил Глеб. — Оказывается, кое-кто из находящихся за этим столом хоть и маленький, но довольно прожорливый. Но лично я ничего так высоко не ценю в людях, как хороший аппетит.
— Да ладно, — усомнилась Алена, — я-то наивно полагала, что сказочники презирают плотские слабости.
— Отнюдь. — Глеб вихрем слетал на кухню и вернулся с блюдом, на котором аппетитно поблескивал румяной корочкой запеченный кусок мяса.
Алена повела носом и констатировала:
— С чесночком и приправами! Класс!
Когда уже было съедено мясо, сказаны друг другу нарочито высокопарные тосты-пожелания, когда догорели свечи в подсвечниках и вдруг иссякли слова, застигнутые врасплох глубоким, волнующим, как свершающееся таинство, молчанием, Глеб медленно встал, откинул тяжелую бархатную портьеру, скрывающую комнату, где стоял рояль, сел за него и долго-долго смотрел на Алену, как будто сводя воедино ее и то вдохновение, которым он сейчас жил…
Алена давно не плакала так легко и радостно, как в детстве, когда слезы даются облегчением прощенной мамой выходки и с каждой слезинкой внутри словно раздвигается большой белый просторный шатер, способный вместить взамен ушедших мук и терзаний, вины и усталости море ликующей свободы. Она чувствовала такую блаженную невесомость, что нисколько бы не удивилась, если бы вдруг ощутила макушкой твердую поверхность лепного потолка гостиной. И еще она понимала, что уже несколько часов безоговорочно любит этого неторопливого сказочника с его волшебной, пронизывающей музыкой и что сейчас он дарит ей эти звуки, непостижимым образом сколдовав воедино то, что было для них двоих порознь.
Глеб закончил играть, закрыл крышку, положил голову на скрещенные на рояле руки и нарочито буднично произнес:
— А тем временем… в кустах оказался рояль.
Оглушенные тишиной, они молча смотрели друг на друга. Потом Алена, двигаясь, как сомнамбула, подошла к Глебу, развернула к себе его лицо и медленно, подробно исследуя губами каждую клеточку, поцеловала лоб, глаза, щеки, шею, волосы. Он затих, не смея пошевелиться, а она взяла его тяжелые натруженные кисти и покрыла длинные пальцы такими же медленными поцелуями.
— Алена… я счастлив, — прошептал обессиленным от любви голосом Глеб.
Она поцелуем приказала ему замолчать. Когда стало нечем дышать, отодвинулась и тихо попросила:
— Сказочник, отвези меня домой.
Глеб тяжело вздохнул и горько прошептал:
— Понимаю… Я измучил тебя своей музыкой.
— Глупый, глупый до неземной мудрости сказочник! Я хочу проживать с тобой все по законам твоей музыки. У нас будет завтра… И этим можно гордиться.
Глеб вдруг нагнулся и обеими руками коснулся ног Алены. Его гибкие пальцы двумя плотными браслетами обхватили ее лодыжки.
— Когда я впервые увидел тебя, твою лодыжку обвивала тонюсенькая золотая змейка. Я ей так завидовал весь вечер. Я ревновал ее. А потом приехал сюда и был не в меру задумчив. Люська просекла «на раз» мое состояние и спросила: «Влюбился?»
— А ты?
— А я ответил: «Еще страшнее. Я нашел свою женщину, но она про это пока не знает».
— А Люся?
— А Люся… поступила так, как в таких случаях поступают любящие сестры, — она разрыдалась.
Уже в машине, когда показалась сверкающая ночными огнями Москва, Алена произнесла:
— В часовне на стене я видела дворянский герб. Это ваш?
— Да. Моя мама княжна Мещерская. И я знаю, что ты скажешь дальше. Но я все уже сделал, что касается дворянских корней Оболенской. Связался кое с кем и кое-что выяснил, а некоторые подробности буду знать на днях. Тогда ты получишь всю информацию. Она мне тоже запала в душу, эта ваша Оболенская. Когда я впервые оказался в театре и представился ей на проходной, она вслед мне тихо произнесла: «Да хранит вас Господь!» Меня так всегда напутствовала мама перед всеми моими начинаниями. В следующий приход я осмелился принести ей букетик фиалок, она смутилась и покраснела, как школьница. А на юбилее была элегантна и одухотворена — наверное, присутствием внука. Я даже пригласил ее танцевать (она стояла в дверях и с улыбкой глядела, как кружатся пары), она опять смутилась и отговорилась тем, что у нее заняты руки — как раз в этот момент внук передал ей чашечку кофе.
— Так… приехали! — Алена резко откинулась на спинку сиденья и до боли стиснула кулаки.
Спектакль «Столичная штучка» сдавали худсовету театра и труппе. Это был первый прогон на зрителе, и актеры нервничали.
Теперь уже шел конец второго акта, и Алена позволила себе слегка расслабиться и тайком проглотила таблетку от головной боли.
Глеб сидел ниже на несколько рядов, и Малышка время от времени с нежностью останавливала взгляд на его коротко стриженной круглой макушке. Поспать ей удалось всего лишь несколько часов, но уже давно она не чувствовала себя такой бодрой, уверенной, сильной, и лишь тупая боль в висках напоминала о бессонной ночи и волнении перед сдачей спектакля.
Спектакль шел прекрасно, без явных накладок, а Воробьева в очередной раз поразила даже Алену. Находясь в очень верном импровизационном состоянии, она к финалу вдруг сбросила все характерные приспособления и на прямом, мощном от природы темпераменте так сыграла последний монолог, что зрители разразились аплодисментами.
— Какая же наглая природа в самом прекрасном для актрисы смысле, — прошептал на ухо Алене Сиволапов. — Все сломала, снесла все, о чем договаривались, и не боится от тебя взбучки.