Аку-аку
Шрифт:
Голос Эстевана звучал мягко, мелодично, но он говорил так взволнованно и серьезно, что заразил меня своим настроением. Внезапно я сообразил, что речь идет не о том, чтобы посвятить меня в какие-то тайны; на моих глазах молодой симпатичный пасхалец совершал важный языческий ритуал. Его волнение росло, он все больше увлекался, и, когда объяснение с первым предметом кончилось и Эстеван взял руками второй, он был уже так растроган, что начал всхлипывать. Я не мог разобрать слов, уловил только несколько раз свое имя. Речь Эстевана все чаще прерывалась, он с трудом удерживался от рыданий. И в конце концов разрыдался так горько, будто потерял лучшего
Наконец Эстеван взял себя в руки и начал снимать свой наряд. Потом попросил меня сделать, чтобы было светло, и я поднял шторы. На его серьезном лице пробивалась улыбка, но глаза были еще красные от слез, и пришлось вручить ему носовой платок. А вообще он заметно повеселел, словно избавился от дурного сна.
Я осмотрел снятый им наряд. Это был толстый синий с черным вязаный свитер и черная меховая шапка-ушанка, полученная, очевидно, от проезжего китобоя. На полу сидела большая собака из красного камня, которую так прилежно чистили и скребли, что она стала похожа на оплывшую шоколадную фигуру. А на кушетке лежала дьявольская личина, сам Сатана в образе зверя, горбатый, с острой бородкой и ехидно оскаленным ртом. Эта скульптура была высечена из гораздо более твердой серой породы и в отличие от стершейся собаки превосходно сохранилась.
Почтительно, чуть ли не ласково Эстеван указал на скульптуру на кушетке и объяснил, что, по словам жены, она из двух самая могущественная. Всего пещеру жены охраняли четыре сторожа; два других, которые остались на посту, — большие каменные головы с какими-то диковинными фигурами на макушке. Эстеван принес тех, которые разгневались на его жену за то, что она вынесла столько скульптур из своей части пещеры. С тех самых пор ее преследует болезнь, и вот она решила передать мне сердитых сторожей: может быть, подобреют, как опять соединятся с подчиненными им камнями.
Сверх того Эстеван принес пять «рядовых» скульптур из той же группы, в том числе двуглавое чудище куда грознее на вид, чем невинный чистенький песик, который мирно таращил на нас глаза с коврика перед койкой. В пещере осталось еще несколько фигур, чьи сторожа перешли ко мне. К ним относился и уже знакомый мне по описанию Эстевана большой корабль с головами идолов на носу и на корме. Теперь все это будет моим.
Я спросил, нельзя ли мне самому сходить за ними в пещеру. Эстеван предложил вдвоем попытаться уговорить его жену. Я обещал как-нибудь вечером зайти к ним, а заодно и врача захвачу, пусть посмотрит, что за болезнь донимает жену Эстевана.
Затем Эстеван опять повернулся к своим приятелям — собаке на полу и черту на кушетке — и твердо заявил, что теперь оба сторожа по всем правилам переданы мне. Он сделал все, как его учила жена. Точно так же передавал ей пещеру ее отец, а ему — дед.
Отныне я отвечаю за сторожей. Если мне понадобится отдать их другому человеку, я должен сделать это так, как только что сделал Эстеван, причем лучше всего одеться во все темное. Я могу показывать сторожей кому угодно на судне, но никто из пасхальцев не должен их видеть. Не позже чем через три месяца их надо вымыть, а потом чистить четыре раза в год. Мало смыть пыль и плесень, надо хорошенько вычищать паутину из ямочек и каждый год выкуривать насекомых, которые откладывают в них личинки.
Как только я убрал двух сторожей и их подопечных, Эстеван облегченно вздохнул, словно с его молодых плеч сняли огромное бремя. Объяснил, что сам-то он добрый христианин, но его непросвещенные предки якшались с бесами. Нелегко приходится тем, кто унаследовал этих бесов и выполняет неприятный долг, поневоле неся ответ за причуды своих дедов и прадедов.
Выходит, он принес мне двух бесов? Да, по-испански их, пожалуй, вернее всего называть именно так, хотя предки называли их аку-аку.
Итак, у меня на судне появились два аку-аку… Эстеван не скрывал, что, будь его воля, я получил бы не только тех двух, которые еще остались в пещере, но и всех аку-аку со всего острова. Хоть бы они все до единого перебрались на судно и уехали навсегда, чтобы пасхальцам не надо было больше думать об этой нечисти! Теперь жители острова христиане, они ни за что не стали бы связываться с аку-аку, не будь им это предписано под страхом болезни и смерти.
В школе Эстевана обучили грамоте, и теперь он аккуратными буквами записал на бумажке слова, которые говорил в темноте. И объяснил, что такую же формулу я должен произнести, если кому-то захочу передать сторожей пещеры, только имя надо поменять. На бумажке было написано:
Ко ау Ко Кон Тики хе Атуа Хива Хуа вири маи те и Ка уру атуа на Ки те Канга Эину Эхораие Эхити Ка пура Эураурага те Махинаэе. Ка эа Коруа Какаи Кахака хоа ите уму моа ите уму кокома оте атуа хива.
Ко Кон Тики мо хату О Ко иа То Коро Ва Ка Тере Ко хахо Когао Вари оне ана Кена О Те Атуа хива Ко Кон Тики.
Эстеван не смог дать точного перевода, но смысл сводится к тому, что я, господин из внешнего мира, прибыл оттуда со своими людьми сюда, здесь позаботился о том, чтобы четверых аку-аку, по имени Эину Эхораие, Эхити Ка пура, Эураурага и Махинаэе, накормили потрохами петуха, изжаренного в земляной печи перед входом в пещеру О Ко иа, а мой корабль в это время стоял, качаясь, на якоре у песчаных берегов Анакены.
Я понял, что Эстеван и его жена сами от моего имени угостили аку-аку потрохами около родовой пещеры.
Через два-три дня мы с врачом выбрали время, чтобы съездить в деревню. Нам удалось незаметно для соседей пробраться в хижину Эстевана. Маленький стол с огромным букетом цветов в вазе, два табурета и две скамейки — вот и вся обстановка; да у стены за занавеской, очевидно, стояла кровать. Мебель и стены были покрашены голубой и белой краской, все сверкало чистотой.
Из-за занавески вышла жена Эстевана, бледная, стройная красавица, черноволосая, со строгими, умными глазами. Здороваясь с нами, эта босая молодая женщина с осанкой королевы держалась скромно, но с очень большим достоинством. Ее познания в испанском языке были скудны, и Эстеван помогал нам объясняться. Хозяева извинились, что не могут предложить нам стульев, но нас вполне устраивали скамейки.
Я внимательно рассматривал тихую молодую островитянку, которая села напротив меня, сложив руки на коленях. Не такой представлялась мне волевая жена Эстевана — я ожидал увидеть настоящую амазонку. Она спокойно и толково ответила на вопросы врача, и он определил у нее какую-то женскую болезнь, которую без труда могли излечить в местной больнице.
Эстеван сам заговорил о пещере. Тихо и приветливо, с неизменным достоинством его жена ответила на мои вопросы. Отец говорил ей, что, если в родовую пещеру проникнет посторонний человек, кто-нибудь из ее близких умрет. Она не хочет умирать, и не хочет накликать беду на Эстевана. Вот почему она не может сводить меня в пещеру.