Аку-аку
Шрифт:
Было около полуночи, когда мы спустились в пещеру, а выбрались мы из нее в два часа. Хорошо было выйти на волю из подземелья и полной грудью вдохнуть свежий ночной воздух. «Деревенский шкипер» принес отличный арбуз, с которым мы живо расправились. Отверстие в земле прикрыли, но маскировать песком и соломой не стали: завтра паши люди придут за остальными камнями.
На пути домой мы спугнули незримый табун лошадей; стук копыт глухой барабанной дробью отдался в ночи. Людей мы не встретили и огней не видели. Атан уже не опекал фотографа, и тот сам ковылял по камням. Очевидно, нас больше не окружали притаившиеся аку-аку.
Эд спросил Атана, что оп думает делать со своей пещерой теперь, когда в ней не будет скульптур.
— Пещеру я оставлю за собой, — ответил Атан. — Пригодится, если будет война.
В ту ночь мне было не до сна. Свет керосинового фонаря падал на мой дневник, пока небо на востоке не зарделось рассветным румянцем, и я только самую малость успел вздремнуть до того, как стюард застучал в сковороду — новый день, новые хлопоты! Лазарь уже был тут как тут и, снедаемый любопытством, вертелся около меня, пока я умывался за палатками.
Бургомистр однажды рассказывал мне, что, если в тайную пещеру придут сразу несколько человек, аку-аку ее покинут. А без аку-аку конец волшебству, охраняющему тайну входа, любой прохожий сможет его обнаружить. Что ж, это суеверие не лишено практического смысла, ведь на Пасхи, как нигде, справедливо правило: что известно одному, того больше никто не знает, что известно двоим — знают все. Не успели Энлике предупредить, что он пойдет в пещеру Атана, как он поспешил похвастаться Лазарю — и пошли шептаться по всей деревне.
Дня за два, за три до этого Лазарь рано утром, еще затемно принес мне пещерные скульптуры. Заметно нервничая, он молча достал из мешка большую птицу. Я увидел вылитого пингвина в натуральную величину, и был поражен, ведь за пределами областей, прилегающих к холодной Антарктике, пингвины встречаются только на Галапагосских островах. Тем временем Лазарь снова полез в мешок и вытащил голову какой-то мифической птицы с зубастым клювом. Дальше последовала звериная голова с сильно поцарапанным носом.
Лазарь долго сидел тогда и угрюмо смотрел на меня, не произнося ни слова. Когда он наконец заговорил, то рассказал мне, что ночью был на волосок от смерти. Он дважды спускался за скульптурами в свою пещеру на обрыве, и, когда карабкался вверх второй раз, у него под рукой обломился камень. Изогнувшись и судорожно махая руками, он качался над сорокаметровой пропастью, чудом ему удалось зацепиться левой рукой за другой выступ, он удержался и потом осторожно преодолел пятнадцать метров до края обрыва. Выбравшись наверх, он сел и крепко задумался: почему произошел несчастный случай? Может быть, нельзя выносить камни из пещеры?
По пути обратно в Анакену Лазарь снова и снова задавал себе этот вопрос, и теперь, явно обеспокоенный, спросил меня о том же.
— Но ведь это безумие, лазить ночью в одиночку по отвесной скале! — сказал я. — Будто сам не понимаешь, как это опасно.
Мои слова не произвели на него впечатления, он только скептически посмотрел на меня. Он всегда так лазил — только один, и только ночью!
— И вообще, какой же это несчастный случай, наоборот, тебе здорово повезло, ты зацепился за другой выступ! — добавил я.
Этот довод подействовал, Лазарь глядел уже не так мрачно. В самом деле, ведь он не сорвался, напротив, все обошлось на редкость удачно, и вот он сидит здесь, целый, невредимый. Но этот страх, эта тревога на душе?..
На это было не так просто ответить… Я смотрел на лежащие на кровати скульптуры: как и прежние, полученные мной от Лазаря, они не подвергались ни чистке, ни мытью, но у зверя с оскаленной пастью была глубокая царапина на носу. Я показал на нее Лазарю, он озабоченно поглядел на светлую метину.
— По-твоему, ты хорошо обращаешься со своими камнями? — попытался я перевести разговор на другое. — А если бы тебя вместе с бургомистром затолкать в один мешок и хорошенько потрясти? Хоть бы травой переложил!
Лазарь почувствовал себя виноватым и даже как будто склонился к тому, что именно в этом корень его душевных переживаний. Тем не менее мы условились, что он не будет больше один ходить в пещеру за камнями. Видно, ночью лазить туда слишком опасно. Лазарь покидал палатку заметно повеселевший, готовый считать неприятное ночное происшествие еще одной хорошей приметой.
Потом была та ночь, когда мы собирались в пещеру Атана, и Лазарь нетерпеливо бродил во тьме вокруг палаток, пока не улучил минуту и, оказавшись со мной наедине, не объявил, что знает о нашем плане и сам тоже решил сводить меня в свою пещеру, после того как я побываю у Атана.
И вот теперь, наутро после нашей вылазки, я еще только нагнулся над умывальным тазом, а он уже здесь, торопится переговорить со мной и выяснить, что и как. Он не стал меня расспрашивать, только убедился, что ночью ни с кем из нас не случилось никакой беды, и ушел, предоставив мне гадать, какое же все-таки решение он примет.
Вместе с другими «длинноухими» Лазарь в эти дни работал у Арне в Рано Рараку, но после работы они садились на коней и ехали на ночь в пещеру Хоту Матуа. Мы выдавали всем рабочим-пасхальцам ежедневный паек, а временно обосновавшиеся в Анакенской долине сверх того получали добавку на нашей кухне. Однако сегодня Лазарю, похоже, этого оказалось мало. Под вечер он тихонько подошел ко мне и попросил курицу, живую курицу.
Пасхальцы то и дело несли мне в подарок живых цыплят. Те, которые не кудахтали и не кукарекали на заре, привольно разгуливали у нас между палатками, остальные же таинственным образом исчезали. Поговаривали, будто кто-то видел, как фотограф в предрассветный час босиком, в пижаме куда-то крался с малокалиберной винтовкой в руках… Во всяком случае он неустанно проклинал островитян, наводняющих лагерь горластыми петухами и квохчущими курами.