Аку-аку
Шрифт:
И вот мы опять один на один в ночи с удивительным маленьким островком. Его обитатели укладывались спать в своей деревне на другом берегу, а здесь только одинокие аку-аку стерегли таинственные камни на темных карнизах, да в Анакенском лагере мигал фонарь нашего сторожа.
Скрылся последний огонек «Пинто», и корабль словно канул в небытие. Внешний мир как бы не существует для пасхальцев, пока он сам их не удостоит своим вниманием. Слухи о зеленых пальмах Таити или больших домах Чили многим кажутся заманчивыми, но жизнь по ту сторону горизонта для них все равно что загробная жизнь, нечто далекое и нереальное, происходящее где-то там, за голубым небосводом, куда не проникает взгляд. Для своего коренного населения остров Пасхи поистине Пуп Вселенной. Прочные родовые узы привязывают их к неколебимой, надежной точке посреди Мирового океана, подлинному центру мира. Далеко на западе и на востоке лежат могущественные государства — Чили, США, Норвегия, Таити. А Пуп Вселенной торчит из моря там, где встречаются восток и запад, север и юг — то есть в центре мира.
После ухода «Пинто» жизнь на острове быстро вошла в обычную колею. Коконго еще не успела распространиться. Коконго — великое бедствие, непременный спутник контакта с материком. Она появляется и исчезает с неумолимым постоянством. После визита военного корабля месяц-два в деревне свирепствует грипп, который дает осложнения на голову, грудь, желудок. Болеют все, инфекция никого не минует, и ни один год не обходится без смертных случаев. Правда, в этом году коконго поначалу проявляла небывалую кротость. Пасхальцы тотчас нашли объяснение: это наша экспедиция принесла счастье. Недаром, когда мы пришли, вообще никто не заболел.
Губернатор и патер Себастиан отпустили наших рабочих, и археологи возобновили раскопки. Эд снова отправился в Оронго, где к приходу «Пинто» было открыто немало нового. Вскрыв небольшую, плохой кладки аху около поселения птицечеловеков, он обнаружил, что она построена на развалинах старинного сооружения, которое было сложено из искусно обтесанных камней в классическом инкском стиле. Сняли весь дерн и почву на прилегающем участке, и оказалось, что древняя стена соединялась рядом камней с найденным ранее улыбающимся идолом. Торчащие кругом камни украшало изображение больших круглых глаз, напоминающих символ солнца, и, когда Эд в центре комплекса нашел нарочито выдолбленные в скале ямки, у него родилась одна догадка.
Двадцать первого декабря, в день летнего солнцестояния в южном полушарии, Эд вместе с капитаном Хартмарком задолго до восхода солнца стоял наготове около шеста, воткнутого в одну из ямок. Как только в противоположной стороне огромного котлована над гребнем кратера поднялось светило, на другую ямку, как и думал Эд, легла четкая тень. Впервые в Полинезии была обнаружена культовая солнечная обсерватория!
Губернатор обещал нам, что в день зимнего солнцестояния на рассвете придет в обсерваторию; ведь нас тогда уже не будет на острове. Эд показал ему ямку, на которую, по его расчетам, должна пасть тень. Так оно и вышло. Билл тоже стоял двадцать первого декабря с приборами и инструментами на раскопанной им большой аху классического инкского стиля в Винапу. И установил, что солнечный свет падает на нее под прямым углом. Эти наблюдения снова заставили нас вспомнить про древних строителей Южной Америки — ведь инки и их предшественники в Перу были солнцепоклонниками. А открытия Билла продолжались. Место, где обнаружили и подняли на ноги красную колонновидную статую, представляло собой огромную культовую площадку, выемку около полутораста метров в длину и ста двадцати в ширину, некогда окруженную высоким земляным валом, который отчетливо видно и теперь. (Кстати, тиауанакская красная статуя тоже лежала на такой прямоугольной культовой площадке.) Собранные нами по соседству угли — след разведенного человеком костра — показали при радиоактивном анализе в лаборатории, что костер горел около 800 года нашей эры. А у фасада стены Билл откопал остатки древнего крематория, здесь было сожжено и погребено много покойников подчас вместе с рыболовными снастями. Прежде археологи не знали о кремациях на острове Пасхи. Наши открытия шли вразрез с тем, что было известно науке.
Карл наносил на карту и изучал древние сооружения. В совершенной кладке аху Пито те Кура, подле которой лежит самая большая из когда-либо воздвигнутых на Пасхи статуй, он открыл погребальную камеру. Между истлевшими костями лежали две замечательно красивые серьги длинноухих, сделанные из ядра огромных раковин.
Бригады рабочих, подчиненные Арне, находили интересные вещи как внутри, так и снаружи кратера Рано Рараку. Теперь он решил заложить разрез и вскрыть один из округлых бугров у подножия вулкана. Бугры эти настолько высокие, что пасхальцы присвоили им имена, а ученые считали их природными образованиями. Мы же выяснили, что они созданы человеком: это отвалы, которые росли по мере того, как из каменоломни сносили щебень в больших корзинах. Случай подарил нам уникальную возможность научно датировать работы ваятелей по головешкам от костров и обломкам рубил, найденных нами в отвалах. Радиоактивный анализ головешек позволяет определить их возраст, и мы узнали, что в этот отвал щебень из каменоломни продолжал поступать около 1470 года, за двести лет до того, как во рве длинноухих запылал роковой костер.
Итак, «Пинто» ушел, но вождь длинноухих остался. В разных концах острова возобновились работы, а дон Педро сидел на своем крыльце и наводил блеск на орлиный нос очередной деревянной фигуры. Девиз «Не горячись» помог ему быстро примириться с крушением мечты о путешествии на материк. Взамен я с согласия губернатора пообещал бургомистру взять его с собой на Таити, Хива-Оа и в Панаму, когда мы двинемся дальше, и он почувствовал себя на седьмом небе. Разве не очевидно, что ему сопутствует счастье! Приободрившись, он отправился на новое свидание с бабушкой, но она продолжала упорствовать. Ночью аку-аку никак не давал ему спать, все твердил наперекор бабушке: «Ступай в пещеру, ступай в пещеру». В конце концов дон Педро не выдержал — встал и пошел в пещеру. По пути его никто не видел, ни разу не пришлось прятаться. А это считалось хорошей приметой. Войдя в тайник, он схватил зубастую звериную голову из камня, но аку-аку сказал: «Возьми еще, возьми еще», и кончилось тем, что бургомистр вынес из пещеры целую кучу скульптур. Он сообщил мне, что они ждут меня в укромном месте; я должен приехать за ними, как только стемнеет.
Моему взору предстали какие-то диковинные мифические животные. Было несколько вариантов зверя с длинной шеей и вытянутой мордой, причем в пасти вверху и внизу было только по три зуба. Самым великолепным экспонатом оказался широкий круглый корабль из камыша — этакий мощный ковчег. В отверстия на горбатой палубе вставлены три мачты с толстыми шершавыми парусами из камня. Корабль больше всего напоминал кондитерский шедевр, только из застывшей лавы вместо сдобного теста.
— Теперь ты видишь, как я узнал, что паруса тоже делали из камыша, — гордо произнес бургомистр, показывая на вертикальные полосы, которые изображали стебли.
Я заметил, что бургомистр покашливает — к нему подбиралась коконго. Сам же владелец «пряничного» корабля радостно сообщил, что в этом году коконго на редкость мягкая. Правда, пока он кашляет, ему все равно нельзя ходить в пещеру, это может принести несчастье. Прежде больные старики иной раз забирались в тайник, но это делалось нарочно, чтобы спрятаться и умереть там.
Когда возобновились работы в Анакене, бригаду «длинноухих» вместо заболевшего дона Педро возглавил Лазарь. Он чувствовал себя превосходно, легко вскарабкался на стену и уверенно подавал команды. И вот, наконец, на восемнадцатый день с начала подъема великан под грохот осыпающихся камней выпрямился и замер в вертикальном положении.
На море разыгрался шторм, и пришлось шкиперу увести траулер ближе к деревне, на два-три дня укрыть его за островом. А когда погода наладилась и судно вернулось на свое место у скал возле нашего лагеря, моя переносная радиостанция приняла сообщение капитана: он захватил из деревни пассажира, который непременно хочет мне что-то показать. Катер доставил меня на судно, и я увидел моего молодого друга Эстевана. Он явно приготовил мне сюрприз, и улыбка его опять была мальчишески счастливой, таким я не видел его с тех пор, как его жена отказалась приносить скульптуры из пещеры. Заметно волнуясь, Эстеван учтиво спросил, не найдется ли на корабле уголка потемнее, он должен посвятить меня в очень важную тайну. Я провел его в свою каюту и опустил шторы. Такое затемнение вполне устраивало Эстевана. Он на минуту вышел и вернулся с двумя огромными узлами. Закрыл поплотнее дверь и попросил меня отойти в сторонку и смотреть.
В темноте я едва различал его силуэт. Вот он нагнулся и что-то достал из узлов. Я ожидал увидеть что-нибудь светящееся, раз ему понадобилось затемнение. Но извлеченный из узла предмет совсем не выделялся во мраке. Я заметил, что Эстеван надевает его на себя. Может быть, маска или еще какое-нибудь убранство для танца? На голове Эстевана с обеих сторон как будто болталось что-то вроде длинных ушей; но, возможно, мне это почудилось. Затем он извлек из узлов еще два больших предмета, один положил на пол, другой — на кушетку около моей койки, — сел на корточки, положил руки на предмет, лежащий на полу, так, словно ему предстоял откровенный разговор с близким другом, и забормотал что-то по-полннезийски.