Шрифт:
Потерять руку или ногу — значит мельком заглянуть в глаза смерти.
Представьте себе, что рука, на которой вы носили браслет с часами, где-то превращается в прах, а нога с родными и привычными желваками сгорает дотла… Всему, что осталось от вашего тела, нестерпимо с этим мириться.
Бен Амино потерял левую руку — от самого локтя: ее сожрала акула. Акула кинулась на него в далекой египетской бухте Красного моря, где он снимал под водой фильм для американской кинокомпании, и превратила Бена в кровавое месиво. Чудом удалось ему выбраться на гребень кораллового рифа. Но еще большее чудо совершил его сын Дэви: он долетел с потерявшим сознание отцом до Каира на маленьком самолете «Остер».
Мало того, что он переволновался по дороге в больницу за раненого отца, — десятилетний мальчик пережил немало страшных минут, первый раз в жизни ведя самолет.
— Бедный малыш!
Бен, сжав зубы, твердил эти слова, хотя ни разу не произнес их вслух в присутствии сына.
Человек он был резкий, да к тому же и не слишком хорошо понимал ребенка; только в больнице, после того, как Бен пришел в сознание, до него дошло, какую выдержку проявил мальчик, благополучно доставив его в Каир. А Дэви стоял возле постели Бена и злился, что отец заставил его перенести такое испытание.
— Здорово все это у тебя получилось! — слабым голосом произнес Бен, поглядывая на сына с какой-то робкой надеждой.
Дэви ничего не ответил. Бен понял, что ему нелегко будет сломать преграду, отделяющую его от сына, и стать признательным, ищущим привязанности ребенка отцом вместо того равнодушного, отчужденного и вспыльчивого человека, каким его привык видеть мальчик.
— На этот раз, — сказал Бен мальчику, — я построю акулью клетку.
— Какую? — неприязненно переспросил Дэви, не показывая, как он относится к намерению отца вернуться в Акулью бухту.
— Конечно, железную! — как всегда нетерпеливо, огрызнулся Бен.
Но он тут же постарался это загладить. Ему надо научиться разговаривать другим тоном, хотя сорокалетнему человеку и нелегко вдруг заговорить ласково, если он никогда этого не умел.
— Клетка маленькая, такая, чтобы человек мог встать во весь рост под водой и без всякой опасности снимать оттуда акул, — объяснил он. — Ты внутри, а они снаружи. Такую клетку имел на своем судне Кусто. Но моя должна быть много меньше и легче: ведь ее придется перевозить на небольшом самолете.
— А как же ты будешь летать с одной рукой? — спросил Дэви.
— Отрезали ведь мне левую руку, — сказал ему Бен. — А для «Остера» она не нужна. Управлять я могу и правой. Это — самое главное…
— Кто же тебе позволит летать с одной рукой?
— Никто не знает, — сказал Бен. — Ведь прошло уже восемь месяцев. А с самолетом тогда ничего не случилось. Почем им знать, что я потерял руку? Следующий медицинский осмотр только в ноябре, а к тому времени нас уже давно не будет в Египте. Самолет я могу достать, даже если у меня протез… Никто ничего и не подумает…
Он делал вид, будто все пойдет как по маслу, и вдруг понял: Дэви, наоборот, старается уверить его, что им придется туго.
Дэви не хотел возвращаться в Акулью бухту. Он боялся, что снова увидит, как отец, искалеченный и весь в крови, поднимается из моря. Он не хотел вспоминать, до чего страшно тащить отца в самолет, запускать машину, поднимать ее в воздух, вести по курсу, отыскивать аэродром и, наконец, сажать самолет среди огромных воздушных кораблей, стараясь не разбиться в щепки.
— На этот раз, — заверил его Бен, терпеливо превозмогая попытку Дэви уйти в свою скорлупу, — несчастного случая быть не может. Обещаю тебе…
Как можно было это обещать? Но что же ему оставалось делать?
Бену и самому еще не было ясно, что он будет делать. Когда Бен в последний раз снимал под водой фильм об акулах для компании «Коммершл филм», он надеялся, что на заработанные деньги сумеет увезти мальчика домой и устроить его там в приличную школу или нанять кого-нибудь, кто сможет за ним присматривать. Но восемь месяцев, проведенных в больнице, врачи и плата за квартиру, пока он болел, съели все его сбережения. У него не осталось денег даже на проезд в Нью-Йорк или Бостон, где им с мальчиком надо прожить несколько месяцев, пока не найдется работа для бывшего летчика с одной рукой, но зато без жены.
— Хочешь поехать со мной и поглядеть, как делают клетку? — спросил он сына.
— Да, — тихо ответил Дэви.
— Ну, пошли! — с наигранной бодростью предложил отец.
Бен набросал чертеж клетки и уговорил местного кузнеца из большой авторемонтной мастерской попытаться ее сделать. Грек-десятник дал разрешение (сунув в карман фунт стерлингов), а кузнец-египтянин со своим помощником — он был моложе Дэви, которому уже стукнуло одиннадцать лет, — стали ковать из углового железа и полос мягкой стали четыре стенки клетки.
— Дверь лучше сделать наверху, — сказал кузнец, приваривая стальные полосы к угловому железу на промасленном полу гаража.
— В воде у меня может не хватить сил ее открыть, — возразил Бен, подняв над головой свои полторы руки и делая вид, будто толкает ими крышку.
— Но эта дверца слишком велика, видите, какая она длинная, — пожал плечами кузнец. — С ней нелегко будет справиться.
— Ничего, как-нибудь одолею, — настаивал Бен.
Он попытался объяснить свою затею Дэви, но сын, казалось, слушал его с таким равнодушием, что Бен замолчал и предоставил ему самому смотреть, как идет работа. Бен не раз замечал, что мальчик очень наблюдателен, но терпеть не может, когда его учат.
Сам он внимательно следил за тем, чтобы все было как надо: как кузнец режет металл, сваривает его и просверливает отверстия, — но постепенно летчика стала интересовать не клетка, а совсем другое. Его занимало отношение высокого смуглого кузнеца к десятилетнему мальчишке-арабу, который ему помогал.
Этот маленький оборванный египтянин по имени Махмуд был одет в синюю спецовку, которая так пропиталась железной пылью и маслом, что стала похожа на ржавый панцирь. Ноги его были слишком малы для стоптанных двухпудовых башмаков, в которых он шаркал по кузне; работая, как настоящий мастеровой, он не произносил ни слова.