Аквалон
Шрифт:
– Командиром охраны? – удивилась Арлея. – Но… из-за купцов? Может, Дишу и требовалось… А зачем ты нужен мне? Нет, это уже…
– Итак, – перебил Тео, не слушая, – пока у меня не хватает на новый, лучше прежнего, корабль, я, пожалуй, склонен принять это предложение. Тем более, как погляжу, сейчас на Да Морана творятся любопытнейшие дела, в которых принимают участие всевозможные люди! Считай, что я уже нанят. Пожмем друг другу руки или поцелуемся? Обычно я нравлюсь женщинам, многие мечтали бы… Вижу, вижу, целоваться со мной ты не склонна… Может, тогда хотя бы воздушный поцелуй?.. Нет. Ладно. Тогда просто дай мне руку…
– Ты пират! – перебила Арлея в ярости. –
– Да, – сказал Тео. – Ведь мы тростник из одной рощи. Одной бочки ребра. Уши с одной головы, как говорят наши местные синезадые друзья. Только что ты назвала меня тремя словами. Я согласен со всеми. Но и тебе подходят два из них, два последних. А работу эту я буду выполнять как надо, не сомневайся. Для тебя все изменилось, запомни! Это раньше ты не интересовала никого, а теперь врагов у тебя будет хоть отбавляй. Охрана необходима, и это даже не вопрос того, что сейчас я шантажирую тебя, принуждаю взять в охранники именно меня, и деться тебе некуда. Она нужна тебе в любом случае, понимаешь? А я – самый подходящий претендент на данный момент. Негодяй, ха! А кто начальствует в охране королевского дворца – это ты знаешь? Я младенец в сравнении с тем негодяем! И к тому же ведь я капитан – а значит, смогу охранять не только тебя на суше, но и твои корабли в облаках… И кстати! Не знаешь ли, где сейчас тот пиратик, прекрасное дикое животное со множеством имен?
Глава 2
Тулага запутался в сети, состоящей из тонких веревок, почти что шнурков, белоснежных, скользких, блестящих. Пока его поднимали, пока круглый невод, в который попалось также несколько летучих рыбок, распутывали и расправляли на палубе, он лежал, слабо дергаясь и пытаясь вдохнуть. Если бы не гношиль, он неминуемо бы погиб, а вернее – не попал бы в эту сеть, не доплыл до нее от широкого отверстия в каменном склоне, уходящем в облачные пучины. Отверстие располагалось глубоко под поверхностью, где облака, придавленные находящейся над ними массой, были уже ощутимо влажнее и гуще. Но наркотик, подобно сухой древесине, помог тому едва тлеющему в глубине сознания бледному огоньку жизни, что трепетал, почти угасая, под ударами эфирных валов, не погаснуть окончательно. Теперь мимо сбившегося плотным комом пуха, что закупорил горло Тулаги, проходило с каждым судорожным вдохом лишь совсем немного воздуха. Вдох даровал еще толику жизни, но и убивал, потому что новый пух попадал в гортань, и часть его проникала в легкие.
И все же он выжил. На палубе Гану перевернули, затем приподняли за ноги, скрутив лодыжки веревкой, подвесили на нижней рее. Он закачался в сонном мире слабеющих красок, уходя от жизни в облачный океан своего сознания. Сквозь тускнеющие сумерки внутреннего пространства донесся смех, затем – грубый голос, отдающий приказ. Призрачные тени тех, кто выпутал пойманного из сети и подвесил на рее, колыхнулись, накренившись, разошлись в стороны, пропустив к мачте еще одну тень. «Что тут у нас? – сказала она. – Так-так… Ну, или сдохнет, или будет жить. Ха! Третьего не дано…»
Эти слова произнес капитан спасшего Тулагу корабля. Мужчина широко размахнулся и вонзил в живот выловленного из облаков твердый, как полено, кулак – казавшийся почти острым из-за костяшек, треугольными буграми выступающих вперед.
Тулага захрипел, задергался, свесив руки и запрокинув голову, выгнулся, будто лук, натянутый сильным стрелком. Рот разинулся так, что казалось, кожа в углах сейчас лопнет и красные трещинки разойдутся по щекам, – ком свалявшегося мокрого пуха вылетел из него. Мягко ударился о палубу, прокатившись немного, замер возле ноги, обутой в когда-то дорогой, а ныне обветшалый, рваный на пятке туфель из тонкой кожи.
Капитан Роллин Грог лизнул костяшки пальцев и оглядел закачавшееся на рее тело.
– Значит, будет жить, – произнес он, сплевывая. – А это что за болячка у него на коже? Галки, это что, я спрашиваю?
Кривоногий и низкорослый боцман-тхаец по имени Галки был облачен лишь в два треугольных цветастых платка: один, сине-зеленый и побольше, обматывал бедра, второй, оранжево-белый, поменьше, – лысую голову.
– Мозга серпа, – прочирикал боцман, в раскорячку шествуя к Тулаге, который все еще дергался на рее, хотя теперь слабее: горло и ноздри почти очистились, воздух живительным потоком хлынул в легкие, отчего голова закружилась… и сознание вновь стало покидать его.
– Эта чела мозгой серпы себя обмазала.
Стоящие вокруг матросы загомонили. По большей части это были тхайцы, хотя присутствовали и несколько метисов с разными оттенками кожи и даже белых. Одеждой первым служили в основном такие же, как у боцмана, хотя и более дешевые платки – у некоторых на бедрах и головах, у других только на бедрах, а у третьих – только на головах. Белые и метисы одевались в грубые короткие штаны, едва достигающие икр.
– Что встали, дети моллюска?! – проорал зычный голос рядом, и к мачте подошел дюжий первый помощник, чистокровный белый с Гельштата, преступник – убийца и насильник, – приговоренный к смертной казни и сбежавший от виселицы на вольный запад.
– Работать, быстро!
Матросы стали расходиться, а Галки тем временем, приблизившись к Тулаге почти вплотную и внимательно оглядев его, повернулся к капитану с первым помощником.
– Как жива до сей пор – удивительная дела! Ведь мозгу серпа в раны втерла…
– Не заражен? – спросил помощник.
– Не-ка… – ответил боцман. – Живая чела, не уродина, только полудохла.
– Мистер Троглайт, распорядитесь, – велел капитан Грог, развернулся и зашагал в сторону юта.
– На цепь – и к остальным, – решил первый помощник. – Потом разберемся.
– Цепа… – подтвердил Галки, улыбаясь и щуря черные глазки. Он схватился за концы веревки, которой к рее были прикручены ноги неподвижно висящего тела, и стал развязывать их. Далеко вверху, у вершины мачты, полоскался на сильном ветру выцветший в лучах светила большой бледно-рыжий флаг.
Окончательно он пришел в себя под утро. Рассветная полутьма проникла сквозь щели между заплесневелых мшистых досок, высветлила собою подпалубную темень. Гана тяжело сел, и что-то негромко зазвенело. Тело ломило после гношиля, все одновременно и чесалось, и ныло, и покалывало; кожа на груди и боках натянулась, как оболочка барабана, глаза слезились, почему-то очень сильно болели суставы пальцев на руках и ногах.
Тулага несколько раз медленно повернул голову влево и вправо, поводил глазами из стороны в сторону. В полутьме поползли бледные круги, заплясали тусклые искры, а в голове раздался звон. Когда слабость прошла, он нащупал узкий и, судя по шершавой поверхности, очень ржавый обруч на шее. От него тянулась цепь – не слишком толстая, но руками такую, конечно, не порвать, – наискось вниз, по дуге, и затем вертикально вверх, исчезая из виду под высоким потолком. Гана огляделся: множество таких же цепей, будто тонкие лианы, висело в воздухе.