Аквариум – 3
Шрифт:
Они выпили и затянули: «Славное море, священный Байкал…»
И было что-то лихое и разудалое в этих мужиках, которые ходили по лезвию ножа и которым иногда хотелось свеситься над бездной и заглянуть туда, куда до них никто не заглядывал.
Людерсдорф перевел разговор на другую тему.
– Послушай, ты Достоевского читал?
– Я его не люблю, – ответил Виктор. – Беспросветный мрак.
– Ну, а что ты, собственно, читал? – допытывался Кирилл.
– «Бедные люди», помню, проходили в школе, но, по-моему, до конца не осилил, стало скучно, мурашки побежали по спине от его описаний.
– А ты его романы-то читал: «Братья Карамазовы», «Бесы»,
– Да нет, не читал, наверное, школа отбила охоту читать, в учебнике писали, что Достоевский реакционер, – отвечал Дронов.
– Я все-таки тебе советую прочитать, уверен, ты там найдешь много интересного для себя, – посоветовал Кирилл.
Совет Людерсдорфа подействовал, а случай прочитать Достоевского вскоре представился.
В конце апреля в торгпредстве проводили Ленинский субботник по уборке территории, на улице было жарко и влажно. Личный состав представительства дружно выполнял не свойственную ему дворницкую работу. Виктор, пытаясь поднять цементную плиту, не рассчитал своих сил, сначала услышал хруст, что-то вступило в спину. Поясницу словно заклинило, он не смог разогнуться.
Три дня Дронов пролежал пластом в кровати, на четвертый начал потихоньку шевелиться, с горем пополам поворачиваться с одного бока на другой, двигать ногами. Морщась от боли, подтягивался на руках, с трудом садился, свешивал ноги, хватался за спинку стула, медленно вставал на ватные, дрожащие от слабости ноги.
Незадолго до того дня, когда его прихватил тяжелейший радикулит, Дронов, помня свой разговор с Кириллом о Достоевском, зашел в посольскую библиотеку и отыскал где-то в углу на полке серые, пыльные, никем не востребованные томики романов русского классика. Судя по учетным карточкам на внутренней стороне обложек, томики никогда никто не брал.
Теперь у него было много времени. Начал Виктор с «Бесов», о которых когда-то в учебнике литературы Поспелова читал, что это самый реакционный роман Достоевского.
После «Бесов» он буквально проглотил все романы и понял, почему Достоевского запрещали и так не любили пролетарские вожди. Дронов открыл для себя совершенно новый мир и увидел глубину своего падения и неотвратимость наказания.
«Боже мой, как хорошо, что Бог создал людей смертными, – думал Дронов, лежа в постели. – Ведь только представить себе хоть на минутку, на самую малость, что это не так, что человек может как-то приобрести себе индульгенцию на бессмертие. Проходимцы всех мастей растолкали бы своими острыми локтями всех, чтобы вырвать или выторговать для себя это право. И все средства, самые подлые, были бы хороши ради этой цели, ибо человек не остановился бы ни перед чем. Мир превратился бы в страшной кошмар, в кромешный ад, который и не снился самому Данте. Люди пожирали бы друг друга, и это считалось бы высшей нравственностью».
О чем только не передумал Виктор за дни болезни, но чаще всего его навещала мысль о предательстве.
Лежа в постели, с горечью думал о том, что очень быстро превратился в такого же предателя, как Попов и Пеньковский. Ему вспоминались слова, которые говорил Людерсдорфу при первой встрече в лесу у озера: «…Буду сообщать, что сочту нужным, не ставьте мне заданий, никакую агентуру и товарищей закладывать не собираюсь… Мне ваши деньги не нужны».
«Боже мой, какую чушь я нес, – вспоминал Дронов. – Беру и деньги, и подарки, давно заложил все что мог, и никакой я не ведущий в спарке, они меня ведут на собачьем повадке к братской без креста могиле».
Только через
В санатории он встретился с Изуитовым, который тоже проходил там курс лечения. Они часто общались, много беседовали на различные темы и очень сблизились.
Чем больше Дронов узнавал об Изуитове, тем яснее понимал, что перед ним типичный продукт системы, до мозга костей преданный и верно служащий ей. Он никогда ее не предаст, как сделал сам Виктор. Генерал по-своему патриот этой системы и готов был ее защищать до последней капли крови. Он любил свою Родину и свой народ, но больше всего на свете любил себя и те привилегии, которые система ему давала. Дронов все больше и больше убеждался, что Людерсдорф жестоко заблуждался в оценке Изуитова. Его нельзя было ни за какие деньги завербовать, но можно было использовать с успехом «в темную».
В беседах Изуитов уже открыто излагал свои мысли, свою философию жизни, не стеснялся брать дорогие подношения, сам обращался с просьбами. Он говорил о своих планах помочь Дронову в передвижении по службе после возвращения из командировки. Дронов видел, что за внешней интеллигентностью и доброжелательностью скрывался большой карьерист, жесткий эгоист, готовый растоптать любого, осмелившегося перейти ему дорогу.
Возвратившись из отпуска в Штаты, Виктор доложил Людерсдорф о своих встречах с Изуитовым. Американец очень серьезно отнесся к этой информации и прямо сказал, что возлагает большие надежды на это знакомство. Он попросил в будущем обратить на Изуитова самое серьезное внимание, посоветовав завязать с ним дружеские отношения и не скупиться на подарки.
Четвертый, последний год пребывания Дронова в США прошел очень быстро. Перед отъездом в Союз Виктор разработал систему безличной связи, которая, по его мнению, полностью гарантировала его безопасность.
Глава 4
ОПЕРАЦИЯ «СТРИЖ»
Начальник русского отдела ЦРУ Кирилл Борисович фон Людерсдорф сидел в своем уютном рабочем кабинете на третьем этаже в здании без каких-либо вывесок на Е-стрит и пил кофе. Он имел давнюю привычку начинать свой рабочий день с бодрящего напитка. Хотя работал кондиционер, в комнате было довольно душно. Без привычки трудно переносить летние месяцы в Вашингтоне, который расположен в котловине, где жаркий, влажный воздух образует своеобразный парниковый эффект. Кирилл уже пять лет жил в Александрии под Вашингтоном и никак не мог привыкнуть к этой душегубке, как он называл столицу.
Кирилл Борисович фон Людерсдорф, коллеги его называли «Маленький Билл» или «Медвежонок», огромного роста, мощного телосложения, чем-то напоминавший известного актера Питера Устинова, происходил из потомственных российских дворян. Особенно древний род шел по линии матери, урожденной Бубновой, дочери царского морского министра. Отец Кирилла из обрусевших служивых немцев был капитаном на небольшом каботажном судне, курсировавшем между Санкт-Петербургом и Хельсинки. Когда грянула революция 1917 года, отец находился в Хельсинки, мать с маленьким ребенком осталась в городе, сразу оказавшись без средств к существованию. С огромным трудом ей удалось с помощью друзей перебраться к мужу в Финляндию. С тех пор они остались за границей, лишившись в одночасье родины. Многие близкие Кирилла по матери были расстреляны большевиками, некоторые сражались в Белой армии у Колчака и Деникина. Лишь немногим удалось перебраться за кордон.