Акведук Пилата
Шрифт:
Они ушли ни с чем и написали доносы легату Сирии Вителлию, и цезарю Тиберию. Вителлий, говорят, надменно поджал губу и сказал «надеюсь, всю эту падаль закопали раньше, чем она протухла». Тиберий, как я и предполагал, бросил свиток на пол со словами: «не новость, уже знаю», и через декаду прислал мне такое письмо:
«Цезарь Тиберий – прокуратору Иудеи Понтию Пилату.
Очень хорошо, что ты изыскал способ обеспечить необходимое благоустройство столицы провинции, не обременяя простых подданных сверх меры. Но я должен тебе указать, что такие вещи надо делать более мягко. Нам, римлянам, сложно понять варварские народы Азии, но впредь постарайся об этом думать, а сейчас надо как-то загладить допущенную офицерами «Фульмината» грубость. Ты меня обрадовал известием о том, что простые легионеры, даже находясь вдали от Рима, чтят традиции. Но правильнее было бы учесть местные суеверия и установить сигнумы не на фасаде храма, а в каком-нибудь другом приличествующем месте, дабы избежать дальнейших волнений. Не хватало еще вызвать настоящий бунт по такому поводу.
Будь здоров, служи верно».
Последняя фраза давала мне санкцию на любые тайные акции против нелояльной туземной верхушки. Как оказалось, в письме Вителлию цезарь отдал еще более жесткий приказ, что было принято исполнительным легатом, как руководство к действию.
11
Следующие три года были для меня неспокойными и насыщенными. Больше всего сил отнимала организация работ по строительству двадцатимильного акведука из Арруб, где есть мощные выходы подземных вод, в Иерусалим. Кроме того, Юстина подарила мне второго сына – Валерия, так что я непрерывно курсировал между Кесарией и Аррубами, и даже похудел на десяток фунтов. Впрочем, лекарь сказал, что это мне только на пользу. Что касается туземных фанатиков, то они мне практически не докучали. Я полагал это следствием урока преподанного им в Иерусалиме, но, как потом оказалось, причина была в деятельности Вителлия, о которой следует рассказать подробнее.
Как я уже сказал, цезарь приказал Вителлию безжалостно выкорчевать корни туземного бунта, пользуясь при этом не открытыми, а тайными средствами. Будучи искусен в таких хитростях, Вителлий обратил внимание на философа Иешуа из Назарета. Надо сказать, что Иешуа не слишком долго удержался в должности ритора при детях Ирода Антипы, и вот по какой причине. Суеверные туземцы переиначили историю интриги, чуть было не приведшей к его смерти, на свой лад. Согласно какому-то их древнему оракулу, в начале новой астрологической эры, величайший пророк и чудотворец должен быть убит, а затем воскреснуть из мертвых, подобно Протесилаю из Фессалии, и совершить великие деяния, впрочем – неизвестно, какие именно. Беды, обрушившиеся на храмовые партии сразу после несостоявшейся казни Иешуа, туземцы связали с этим оракулом, и начали сочинять всякие небылицы, вокруг того, что еще совершил Иешуа. Местные жрецы неуклюже пытались пресечь пересказы этих басен, чем только способствовали их распространению. Ирод Антипа и Иродиада, будучи людьми скептических взглядов, не верили во все эти истории, но дворцовая прислуга была суеверна, и стала шарахаться от «ожившего мертвеца», умножая количество глупейших слухов среди окрестной черни. Через год Антипа счел за благо удалить Иешуа от себя, дав ему достаточно денег, чтобы переехать куда-нибудь и обустроить хозяйства на новом месте.
Иешуа решил перебраться в окрестности Дамаска, купить там скромное имение и открыть философскую или риторскую школу. Узнав о его планах, храмовая верхушка решила тихо устранить этого крайне неудобного для них человека. Момент был очень хорош: мало ли, что может случиться в дороге с простым человеком, который везет приличную сумму денег, и не сопровождаем никем, кроме своей молодой жены. Итак, за Иешуа, а точнее, за его головой, был отправлен доверенный человек храма, некий Павел из Тарса, с десятком наемников – секариев. Им надлежало сперва убить Иешуа с женой, изобразив это деяние обычным дорожным разбоем, а затем связаться с доверенными людьми в Дамаске, на случай появления там учеников Иешуа, которые могли бы отправиться искать своего учителя. Этот план наверняка удался бы, не разгадай его Вителлий. Легат Сирии был не склонен упускать возможность раскрытия тайного общества религиозных фанатиков в столице провинции, поэтому на торговом тракте Иешуа и Павла поджидали два десятка обученных бойцов из тайной стражи легата.
В начале были схвачены Иешуа с женой. Перепуганных молодых людей безо всяких объяснений отконвоировали в Сидон и посадили на военный корабль, идущий на другой конец Средиземного моря - в Иберию. Вернуться оттуда в ближайшее время у Иешуа не было никаких шансов, и у Вителлия открывалась возможность создания провоцирующих слухов, будто странного философа видели там-то и там-то, где он делал то-то и то-то.
Затем бойцы тайной стражи схватили Павла и его секариев. Те пытались сопротивляться, но семеро были убиты на месте, а четверо, включая и самого Павла, взяты живыми и связаны. С захваченными начался разговор по душам. Попытка Павла представить себя и своих спутников мирными купцами, везущими ароматические вещества в Дамаск, была пресечена грубой фразой декуриона: «Павел, что ты гонишь? Вы - такие же купцы, как я - танцовщица». Вскрытие дорожных вьюков обнаружило вместо ароматических масел и смол, набор кинжалов, сирийских мечей, луков со стрелами и рекомендательных писем к агентам синедриона в Дамаске. «Вот и поторговали», - прокомментировал эту находку декурион, и приказал вспороть спутникам Павла животы. Следующий час стражники делали ставки, кто из несчастных дольше будет ползать по горячему песку. Это зрелище произвело на Павла неизгладимое впечатление, так что он оказался готов к самому искреннему сотрудничеству с тайной стражей легата.
Декурион произнес короткую патриотическую речь о гражданском долге каждого римлянина (а Павел, как уроженец Тарса, имел римское гражданство), после чего дал новоиспеченному тайному агенту стилос и пергамент, на котором вскоре появились имена, места встреч и опознавательные знаки доверенных людей синедриона в Дамаске. Затем Павлу было дано задание: путешествовать по провинциям Сирия и Антиохия, рассказывая небылицы о чудесах, совершенных Иешуа. Так Вителлий получил идеального «живца», на которого можно было годами ловить эмиссаров иудейского храма. Следовало только следить, чтобы этого «живца» не убили раньше времени. Урон, нанесенный Павлом его бывшим хозяевам, был таков, что готовый разгореться иудейский бунт захлебнулся из-за потери большей части людей, денег и тайных складов оружия.
Единственная попытка бунта случилась в Самарии, и принесла серьезные неприятности не Вителлию, а только мне, поскольку я отвечал за эту территорию.
12
В те дни я пребывал в самом благодушном настроении. Строительство акведука было завершено, Иерусалим получил огромное количество воды, и, что больше всего радовало, жители оценили это достижение римской цивилизации. Первые дни сотни людей стояли, завороженные зрелищем потока воды, которая стала доступна любому горожанину совершенно бесплатно. Я приказал выгравировать у мест отвода воды изображения Ромула, Рэма, Капитолийской волчицы и цезаря Тиберия (в честь которого и был назван акведук), и радовался, что желание получить чистую воду оказалось сильнее суеверий, запрещающих иметь дело с чем-либо, отмеченным изображениями людей и животных.
Смотреть на работающий акведук приехал даже Вителлий. Мы очень мило посидели в таверне рядом с одним из водосбросов, выпили вина, и легат, разговорившись, заметил: «После Муция Сцеволы, ты самый упрямый солдат Рима, какого я знаю. Так и напишу цезарю. Я рад, что поддержал твою идею с акведуком, хоть и не верил, что это возможно».
Мне показалось, что вот, наконец-то начинается спокойная жизнь. Я уехал в Кесарию, чтобы несколько недель побыть с семьей и отдохнуть. Но через неделю произошли события в Самарии. Сейчас я понимаю, что туземное жречество ни при каких условиях не могло примириться с этим акведуком – ведь он стал символом победы рационального римского мира над их темными суевериями. Им просто необходимо было сделать что-то, порочащее Рим в глазах горожан. Когда прошел слух о неких священных сосудах, якобы спрятанных их пророком Моисеем на горе Горизим, где с незапамятных времен было святилище какого-то ханаанского бога, я не придал этому значения. Позже к бывшему святилищу потянулись паломники, а затем пришла весть, что в Тирафане, у подножья горы создается настоящий военный лагерь, и молодым мужчинам уже раздают неведомо откуда взявшееся оружие. Вот как, оказывается, решили отплатить мне за все хорошее, что я сделал для этой страны. Наверное, в тот момент я потерял от гнева способность мыслить здраво – со мной это редко, но бывает. Когда Юстина увидела, что я надеваю полное вооружение, она пыталась удержать меня – впрочем, скорее, не из предположения, что я совершаю ошибку, а из опасения за мою жизнь: в тот момент в моем распоряжении находилась всего одна когорта – 600 легионеров, впятеро меньше, чем численность уже собравшихся вооруженных мятежников. Я понимал, что при таком соотношении сил мне придется атаковать всерьез – не как при подавлении обычных беспорядков, а как на войне.
Сейчас я думаю, что, хотя я и ошибся в политической стратегии, но с военно-тактической точки зрения действовал правильно. Мы вышли к Тирафане за час до рассвета, после ночного марша, то есть разогретыми, но не пострадавшими от дневной жары. Лагерь мятежников был организован отвратительно. Скорее всего, они просто не рассчитывали, что столкновение произойдет так скоро. Я успел уже перестроить когорту в боевой порядок «четыре – два» за треть мили до линии их шатров, когда часовые перестали считать галок и подняли тревогу. Даже в этих условиях, будь у мятежников правильно поставлено управление, нам пришлось бы туго. Но вместо правильных действий, у них началась бессмысленная беготня полуодетых заспанных людей, ищущих свое оружие и своих командиров. Когда расстояние сократилось до двухсот шагов, перед нами были не боевые порядки, а редкая толпа растерянных людей, неуверенно держащих в руках кто – копье, кто – меч, кто – лук или пращу. В ста шагах мы грянули «барра» и перешли на бег. Всего несколько десятков лучников пустили стрелы, и то не согласованно, так что не причинили нам серьезного урона. Мы в ответ слаженно метнули дротики, эффект от которых был велик, поскольку у большинства мятежников не было ни шлемов, ни щитов.
Увидев, что многие их товарищи уже ранены или убиты, они еще более растерялись, так что удар нашей линии щитов разметал их слабую оборону. Многие продолжали выбегать из шатров, и, не успевая сориентироваться, оказывались перед частоколом наших копий. Те, кто не успел выбежать, были обречены – наш строй сносил шатры, и легионеры били мечами по всему, что шевелилось под тканью. Из-за обилия натянутых веревок и забитых в землю колышков, многие спотыкались, создавая угрозу правильности строя. Мне и командирам центурий пришлось приложить огромные усилия, чтобы бой не распался на беспорядочные схватки между шатрами, навесами и прочими сооружениями. Тогда численный перевес противника сыграл бы сам собой. Но, пока центурии продвигались ровным строем с плотно сомкнутыми щитами, бессистемные атаки мятежников разбивались о них. К моменту восхода солнца, место лагеря было уже так загромождено остатками сооружений и повозок, и телами убитых или раненых людей и животных, что пришлось дать команду разбиться на десятки. Только благодаря опыту и спокойствию декурионов, мы сохранили в этих условиях плотный порядок построения. На дальнем краю лагеря мятежники сумели все-таки собраться и организовать контратаку.