Аквитанская львица
Шрифт:
Неожиданные события августа 1150 года временно отодвинули семейные раздоры в королевской семье на второй план. И на первый вышла ссора между Людовиком Французским и его могущественным вассалом Жоффруа Анжуйским Плантагенетом, прозванным Красивым.
И распря эта готова была обернуться настоящей войной…
Жоффруа вернулся почти на год раньше Людовика, и вскоре у него возник конфликт с королевским сенешалем в Пуату, неким Жиро де Берле. Земли Алиеноры Аквитанской, которыми теперь управлял король, граничили с землями графа Анжуйского. Этот самый Жиро де Берле претендовал на небольшой лесок.
Его
И лесок-то был крохотный, да пожар разгорелся из-за него что надо. Граф выбил из спорной территории людей Жиро де Берле, а тот заперся в своем пограничном замке Монтрей и стал поносить оттуда грозного анжуйца последними словами. Так продолжалось три месяца. Потерявший терпение и охваченный гневом Жоффруа подошел к замку с небольшим войском и забросал Монтрей из катапульт горшками с кипящей смолой. Замок на славу заполыхал, и уже скоро Жиро де Берле запросил пощады и открыл ворота. Насмешник был схвачен, закован в кандалы и отвезен в Анжер. Все это происходило в те самые месяцы, когда Людовик еще предавался печальным мыслям в Иерусалиме и ждал корабли Рожера Второго. А по папской булле любой феодал, который решится напасть на своего соседа, находящегося в Крестовом походе, немедленно отлучался от церкви. Именно так папа Евгений Третий и поступил с графом Анжуйским, на что тому оказалось ровным счетом наплевать.
В первые месяцы по возвращении Людовику оказалось не до мелких междоусобных препирательств. К тому же 13 января 1151 года умер отец Сугерий. Это была настоящая трагедия для короля — Людовик плакал, и его слезы воистину были горьки. Он лишился друга, наставника, защитника. В тяжелую годину Второго крестового похода Сугерий умудрялся один тащить целое государство на своих плечах. Теперь же Людовик оказался с жестоким миром один на один. С миром, где было столько неразрешенных вопросов и так мало ответов. А ведь все эти ответы Сугерий знал, но теперь, увы, унес их в могилу.
— Людовик, решай дела государства разумом, без сердца, — только и успел сказать на смертном одре слабеющий Сугерий ученику — королю Франции. — И никогда не позволяй превращать себя в игрушку в чужих руках — особенно женщине.
Настоятеля аббатства похоронили под сводами нового собора Сен-Дени, его же творения, рядом с королями, которые на том свете должны были поблагодарить этого человека, вышедшего из простой среды, но столько давшего государству их потомков.
Рассмотрев наконец-таки ситуацию с Жиро де Берле и поджогом пуатевинского замка Монтрей, Людовик рассвирепел и, собрав войска на северных границах Иль-де-Франса, вошел на территорию Нормандии и взял штурмом крепость Арк. Взаимные удары недавние товарищи по оружию сделали — теперь все решить могла только война или мирные переговоры. Но великий миротворец Сугерий умер, и некому было рассудить короля и графа, между которыми уже прогремела гроза, и молния, ударившая в землю, выжгла черную пропасть.
Нормандия выступила против короля Франции, но ему тут же подоспела помощь из-за Ла-Манша в лице сына графа Стефана де Блуа — Евстафия.
Сам того не подозревая, Людовик оказался в центре запутанного клубка англо-нормандско-анжуйской политики, от которой так ретиво сбежал четырнадцать лет назад в Антиохию молодой Раймунд Пуатьерский.
После смерти Генриха Первого Грамотея дочь его Матильда и племянник Стефан де Блуа начали борьбу за власть, окунув Англию и Нормандию в хаос гражданской войны. Но у Матильды был могущественный супруг на континенте —
Немного, но все же лучше, чем ничего.
В том самом 1150 году, когда Жоффруа Анжуйский рассорился с сенешалем Пуату Жиро де Берле из-за пограничного лесочка, граф торжественно передал власть над герцогством Нормандия своему старшему сыну — восемнадцатилетнему Генриху.
И теперь получалось, что Людовику Седьмому грозила война на два фронта: на западе — с Жоффруа Анжуйским, на севере — с его сыном Генрихом. В связи с этим помощь от Евстафия, так и не смирившегося со слабостью, проявленной его отцом Стефаном де Блуа, была очень кстати — она оттягивала силы Генриха Нормандского на север, к Ла-Маншу.
Все это грозило Европе, и так истощенной Вторым крестовым походом, страшной войной. Нормандия и Анжу набросились бы на Иль-де-Франс, на Нормандию напала бы Англия в лице Евстафия, на Анжу — Пуату и Аквитания. Другие герцогства и графства Франции тоже не остались бы в стороне.
Перспектива была устрашающая: к чему привел бы этот ад, не открыл бы ни один предсказатель.
И тогда на политическую арену Европы вновь вышел Бернар Клервоский. Он взялся помирить непримиримых противников — короля Франции Людовика Седьмого и графа Жоффруа Анжуйского Плантагенета.
По настоянию Бернара в пограничном городе Дрё была созвана ассамблея, на которую пригласили первых баронов королевства. В присутствии доброй сотни свидетелей, высокородных сеньоров и сеньор, решил Бернар, король и граф будут сдержаннее и не дадут разгуляться своим страстям.
Тем не менее, появление Жоффруа Анжуйского Красивого поразило всех. Его ждали с нетерпением — он опаздывал. И вот церемониймейстер ударил жезлом об пол и зычным голосом произнес:
— Граф Анжу и Мэна, Жоффруа Плантагенет!
Граф вошел по-хозяйски — в черном кафтане, расшитом серебром, в замшевых перчатках, при мече на широком поясе, и кинжале, в черной бархатной шапочке, украшенной веточкой платана, каковой он украшал любой головной убор, даже шлем. Его длинноносые сапоги были сшиты на славу и смотрелись последним криком моды, каковую он сам поневоле и придумал (кто вспомнил бы, что под мягкой кордовской кожей граф скрывал больные пальцы!); звонко позвякивали шпоры анжуйца.
А вслед за Жоффруа в залу грубо втолкнули несчастного Жиро де Берле, в драном пурпуэне и кандалах, сцепивших его руки и ноги. И вот этот вызывающий вид триумфатора и сразил всех наповал — граф точно нарочно бросал вызов своему королю и говорил: «Я не менее значим пред Господом Богом, чем вы, ваше величество! И никому не спущу оскорблений!»
Людовик, как монарх и верховный судья, восседавший на троне в красном кафтане и горностаевой мантии, побледнел от такой наглости и сжал рукояти трона. Но Алиенора лишь улыбнулась появлению красавчика Жоффруа, а до сенешаля своей провинции ей в эти минуты и дела не было. Она смотрела за спину графа — там, в окружении анжуйской свиты, появился молодой человек — в таком же, как и граф, черном кафтане; среднего роста, широкоплечий и сильный, с немного вьющимися светло-рыжеватыми волосами.
Но прежде церемониймейстер объявил и его: