Алакет из рода Быка
Шрифт:
На склоне горы вырисовывались силуэты множества людей с цепями или тяжелыми деревянными колодками на ногах. Иные из них бронзовыми мотыгами снимали со скал тонкий пласт земли. Другие, на расчищенной площадке, железными теслами вырубали большие плиты красного камня. С обнаженных загорелых тел стекал пот. Солнечные лучи отражались на мокрых лицах, плечах и спинах. Люди казались отлитыми из меди или выбитыми из красного мрамора.
Между работающими прохаживались угрюмые динлины с ременными плетками и палками в руках. Вокруг площадки и на горе виднелось несколько силуэтов конных и пеших вооруженных стражников. На ближайшем к реке краю площадки догорал большой костер.
— Довольно! — крикнул подъехавший на коне к костру Идат из рода Оленя. — Вырубайте плиту, дети шакала! Брат, — повернулся он к надсмотрщику, — не жалей палок!
Надсмотрщик криво усмехнулся. К щели подошли пять человек в оковах. Каждый держал большой каменный клин, напоминавший формой грушу. Орудия вставлены узкими концами в щель. Люди поддерживают их руками. Напротив стали пять человек с деревянными молотами.
— Эй, нерадивые рабы! — крикнул надсмотрщик. — Начинайте, да трудитесь хорошенько, не то каждый второй из вас оставит свой мозг на этих глыбах!
Молоты поднялись над головами и опустились на клинья. От страшных ударов загудела земля.
— Почтенный, — в перерыве между двумя ударами спросил пожилого молотобойца черноглазый юноша, поддерживающий клин, — из какой ты земли?
— Ухуань, — ответил молотобоец.
Глаза юноши радостно сверкнули:
— Это родина моего отца и моей матери! Давно ли ты оттуда, отец?
— Двадцать лет… — молотобоец тяжело вздохнул и затем с размаху опустил молот на клин. — Тогда, продолжал он, — мы двинулись в поход против хуннов. Мы разбили несколько орд и дошли почти до самой ставки кагана. Тот с главной ордой отошел на север, а мы, разгневанные долголетним угнетением, разрыли могилы прежних каганов, выбросили их кости на позор и поругание степным зверям и птицам и, нагруженные богатой добычей, вернулись домой…
Вдруг молотобоец охнул и чуть не выронил молот на голову юноше, который едва успел отскочить в сторону. Между тем разъяренный надсмотрщик занес палку для вторичного удара:
— Я вас научу болтать, отродье болотной черепахи, — прошипел динлин, отходя к другому краю плиты.
Ухуаньцы проводили его ненавидящими взглядами.
— Так вот, сын мой, — вполголоса продолжал молотобоец, когда надсмотрщик повернулся к ним спиной, — пока мы праздновали победу, каган собрал несметные полчища и обрушился на нас. Много славных ухуаньских воинов полегло в боях, но немало пало и врагов наших. Тяжело раненный, я попал в плен к хуннскому лули-князю. Меня заставили доить коров и овец. Хунны ослепляют своих рабов, доящих скот, чтобы не сбежали. Но я притворился потерявшим зрение от тяжких ран и этим спас себя. Я много лет ждал удобной минуты для бегства.
Когда лули-князь пошел в Динлин, я был взят, чтобы доить кобылиц. Наконец дружины Эллея обрушились на врага, хуннам стало не до меня, и я спрятался под сломанную повозку. Хунны бежали, а победители ушли вслед за ними. Тогда я вылез из-под повозки. Надо было раздобыть коня и оружие, и я сумел бы добраться до Ухуаня. Но раньше чем судьба пришла мне на помощь, меня настиг в степи динлинский аркан.
Взгляд молотобойца безнадежно упал на каменные глыбы под ногами.
— Но что в Ухуане? — спросил юноша. — Мой отец часто с тоской вспоминал нашу несчастную, угнетенную хуннами родину…
Молотобоец взглянул на юношу, но теперь глаза его горели отвагой и гордостью:
— Подними голову, сын мой, и, если судьба даст тебе свидеться с отцом и матерью, утешь их безрадостную старость! Ухуань крепнет, несмотря на поражения, а Хунну слабеет, несмотря на победы. Междоусобия раздирают хуннскую державу. Сколько раз за эти годы орда лули-князя металась от одного конца Великой песчаной степи до другого, то преследуя разбитого противника, то спасаясь от сильнейшего врага! Недалек день, когда Ухуань сбросит его!
Солнце зашло. На вершине горы ярким пламенем вспыхнул костер, и в окрестных ущельях зловещим эхом отозвалось уханье бубна. Послышались голоса надсмотрщиков:
— Кончай работу! Ползите в нору, нечистые твари!
Взвалив инструменты на плечи, рабы устало поплелись вниз по склону. Надсмотрщики старательно пересчитали их по десяткам и затем, окружив, погнали в небольшое ущелье, заканчивающееся с трех сторон отвесными скалами, с четвертой стороны — деревянной загородкой с воротами, у которой стояли вооруженные стражники, как и вверху, на скалах, где горели костры. Если бы невольнику чудом удалось избавиться от цепей и колодок и вскарабкаться по отвесной каменной стене, это не спасло бы его от угрозы быть сброшенным обратно на острые камни ударом клевца или быть настигнутым стрелой меткого лучника. Люди молча входили в этот загон, тяжело опускались на землю. Все тело ныло и болело от непосильного труда и непрестанных побоев. Некоторые сразу же засыпали, прикрывшись ветхими лохмотьями. Кто был в силах, разжигал небольшие костры из подобранного по пути сухого навоза. На середину загона, где бежал маленький ручеек, прошли несколько рабов, вывалили из грязных засаленных шкур полуобглоданные кости и огрызки лепешек, поставили четыре треснувших деревянных бочонка с остатками ячменной похлебки. Это были жалкие объедки, оставшиеся от сытного ужина динлинов.
Рабы, пошатываясь, подходили к куче костей, потом черепками зачерпывали жижу из бочонка и отходили к огню. Ухуаньцы — юноша и молотобоец Гюйлухой — подошли к костру, где сидели три невольника.
Дрожащий свет костра бросал багровые отблески на смуглые широкоскулые лица, отражался в черных глазах.
— Юй, сынок, — сказал ухуанец, — присядем здесь. Добрые люди не откажутся дать нам место рядом с собой.
При этих словах сидящие вздрогнули и одновременно взглянули на Юя и его спутника. Ненависть и презрение отразились на их лицах.
— Ухуаньцы, — пробормотал один на языке хуннов, — племя рабов! Прочь от нашего костра!
— Кажется, сейчас ваше положение мало чем отличается от нашего, — спокойно возразил Гюйлухой.
Хунн поднялся и, волоча на ногах деревянную колодку, тяжело двинулся к нему, яростно взвизгивая:
— Хунны никогда не были здесь рабами! Хунны всегда господствовали! Каган еще заставит динлинов поплатиться за дерзость!
Он занес руку для удара. Юй бросился навстречу, сжимая кулаки. Но в ту же минуту рука Гюйлухоя тяжело легла на плечо юноши. Другой он перехватил руку хунна. Тот скривился от боли.
— Не надо, Юй, — процедил сквозь зубы Гюйлухой. — Они еще не понимают, что пока мы в рабстве, у нас одни враги — господа. Но дай срок — они это поймут.
Он отпустил хунна и, обняв Юя за плечи, повел его от костра подальше от хуннов, готовых растерзать их от злости.
Едва утренняя заря занялась над горами, по ущельям прокатились глухие удары бубна. Рабы поднимались, пили из ручья воду, доедали остатки ужина.
Скоро откроются ворота, и толпа надсмотрщиков, размахивая плетьми и палками, хлынет в загон. На каждого, кто немедленно не схватит инструмент и не пойдет к воротам, обрушится град пинков и ударов.