Алатырь-камень
Шрифт:
Хоромы да терема иноземцы строить могли. Но тут уж извини-подвинься, дорогой Рахим, Ашот или Гурген. Вначале покажи нам трех своих учеников: Петряя, Вакулу да Ждана. Ах, нет. Ну, стало быть, и строительства нет. А коли кто осмеливался нарушить этот указ, так с него потом взималась вира [188] в размере стоимости этого дома. И не только с него. Столько же полагалось заплатить в царскую казну и владельцу дома.
Да и просто так одних и тех же помощников таскать за собой всю жизнь не получится. Изволь, согласно письменно заключенного ряда, каждого из них учить
188
Вира – так именовался денежный штраф в Русской правде.
Вообще виры приносили столько дохода, что полностью окупали и судебные издержки, и даже оплату труда сборщиков даней.
Особенно крут был Константин со степняками, безжалостно искореняя память о былом разгулье, когда храбрый удалец с сотней таких же лихих орлов мог обогатить себя на годы вперед, взяв славную добычу на беззащитном купеческом караване. Каленым железом и топором ката вырубалась она, чтоб и духу ее не было.
Тут Константин позаимствовал суровые законы Ветхого Завета, гласящие, что за смерть надлежит карать смертью, и скрестил их с прежней Русской правдой, по которой за убийство, совершенное на территории деревни, если убийца не находился, со всего населения взималась так называемая дикая вира.
Точно такую же надлежало уплатить и половцам, для чего степь поделили на огромные куски-пастбища. За каждый из них отвечал определенный род, а за всех вместе – Бачман. Кроме дикой виры, то есть конского табуна из ста голов, от территории виновных отрезался огромный кусок, на котором немедленно селили добровольцев, жаждущих вольной жизни и пятилетнего освобождения от выплаты всех податей.
Но это наказание применялось лишь в том случае, если пострадал одинокий путник. За разграбленный караван в дополнение к перечисленному взималась двойная стоимость товаров (половина – купцу, а половина – царю) плюс все судебные издержки. Если не мог уплатить род, то раскошелиться должен был Бачман, поэтому старейшины сами были озабочены соблюдением тишины и покоя на собственных землях.
В результате за первые пять лет, прошедших после нововведений, было ограблено лишь три каравана, за последующие пять – всего один, причем виновников со всем скотом, женами и детьми выдал царю на расправу сам Бачман, после чего в половецких степях воцарилась тишина.
Однако все равно навряд ли Константин только за счет одних торговых пошлин, даней и судебных вир потянул бы такие огромные расходы. Хорошо, что на помощь ему вновь и вновь – пускай сама того не желая – приходила Европа, с которой Русь нещадно драла три шкуры – за меха, за стекло, за дивные несгораемые узорчатые скатерти из асбеста, за самоцветные камни, якобы спасающие от множества болезней, за фарфор и шелк.
Одна бумага приносила столько дохода, что окупала практически все литейное производство и типографские расходы. Библию, азбуку и чистые листы для школ и университетов раздавали бесплатно.
Разумеется, если бы бумага была простая, хотя и отличного качества, то взять за нее столько серебра не получилось бы. Но в том-то и дело, что на ней красовались хорошо заметные, хотя
Иметь их было так лестно, что многие рыцарские роды продавали даже часть земель, лишь бы похвалиться перед гостями эдаким листом. Константину было доподлинно известно, что бретонский герцог Пьер де Дрё, по прозвищу Монклерк, гордящийся тем, что он является правнуком Людовика VI Толстого, заложил ушлым ломбардским ростовщикам треть своих огромных владений. Зато теперь он имел и чудо-скатерть, и много листов, где чуть ниже его имени красовались три королевские лилии.
Конечно, деньги от заклада ушли не только на это, но если бы не бумага со скатертью да еще горностаевые мантии, в которых герцог с супругой принимали своих гостей и послов соседних держав, то как знать, пришлось бы ему вообще лезть в долговую кабалу. Может, и так бы выкрутился.
Была для Константина во всем этом и еще одна выгода помимо денежной. Те же самые графы, бароны и герцоги, жаждущие приобрести необыкновенные товары, старались выжать из своих подданных как можно больше налогов, вызывая у измученных людей взрыв негодования, частенько заканчивающийся бунтом. А он ведь не только на Руси, как красиво писал классик, «бессмысленный и беспощадный». Если разбираться, так он во всем мире такой. А когда у тебя в доме пожар, то на окна богатого соседа заглядываться недосуг.
И не важно, что каждый крестьянский мятеж заканчивался по стандартному сценарию, то есть топился в крови. Почти тут же, совсем рядом, вспыхивал новый, еще неистовее, еще разрушительнее.
И еще одна выгода проистекала из этого обнищания знати. Французские, германские и прочие властители все неприязненнее стали относиться к католической церкви, которая продолжала процветать посреди всеобщей нищеты, вызывая раздражение и злобу.
Правда, у этой выгоды имелась и своя оборотная сторона...
Именно о ней Вячеслав и вспомнил уже по дороге в Переяславль-Залесский, спросив Константина:
– Ты сам как мыслишь, удастся нам для монголов, если они все-таки рыпнутся, цирк устроить, чтоб остальные испугались и разбежались? Помнишь, как пару лет назад, когда против нас второй крестовый объявили?
– Это тебе не европейская шелупонь, – ответил Константин с легким сожалением. – Монголы – парни бравые, так что порезвиться не получится, даже не надейся. Да ты и сам не хуже меня это знаешь.
– А жаль, – вздохнул воевода и углубился в раздумье.
Глава 16 Цирк зажигает огни
Спустя некоторое время он заметил другу:
– Но попробовать стоит. Пусть не то же самое, но что-то в этом же духе. Я уж с Михал Юрьичем нашим договорился, так что через годик-другой продемонстрируем. Здорово же было, правда?
– Еще бы, – подтвердил Константин. – Я все ладоши отбил, пока хлопал. А Зворыка тебя потом вообще расцеловать был готов. Ты же знаешь старика. Он к моей казне относится, как Плюшкин к собственному карману, – трепетно и с огромной любовью, а тут такая добыча.