Алатырь-камень
Шрифт:
В самом крайнем случае, если только всевышний окажется достаточно терпелив, то этот нехороший человек дотянет до того мгновения, когда преклонит колени на той самой каменной плите, на которой в свое время молились воевода Вячеслав и убийца-кровник. При строительстве храма эту плиту с величайшим бережением уложили прямо перед алтарем.
Шли столетия, но каменная плита, как бы ни было тесно людям в храме, так и оставалась пустовать. На нее любовались, как на величайшую святыню, приезжали из отдаленных мест, но в то же время опасались наступить даже на ее краешек или просто коснуться рукой. Этим суеверием страдали не только миряне, но даже и некоторые священники. Исходили они из того, что вроде бы за ними самими особых грехов нет, но ведь богу виднее. Словом, судьбу искушать ни к чему – она этого не любит.
Однако в тот же вечер, собрав в своем просторном шатре всех священников, Вячеслав строго-настрого воспретил им даже и думать о том, чтобы уподобиться ему и повторить нечто подобное.
– Нешто ты считаешь себя святее нас? – робко поинтересовался один из них, уже достаточно пожилой, которого воевода тут же решил во избежание соблазна, могущего возникнуть у этого остолопа, поставить служить в каком-нибудь глухом и безлюдном месте.
– Не считаю, – отрезал воевода. – Но второй раз бог может просто не услышать. К тому же, – тут же нашел он веский довод. – Я перед этим не только несколько дней усиленно молился, но и как следует приготовился. Есть у меня и вот что, – он расстегнул ворот рубахи и извлек красивый золотой крестик. – Сия святыня ценна не тем, что она из злата, – торжественно произнес Вячеслав, лихорадочно прикидывая, как бы сбрехать покрасив-ше. – Ее освятили сразу четыре патриарха – Царьградский, Антиохийский, Иерусалимский и патриарх всея Руси Мефодий. Освятили не просто в церкви, но в храме Святой Софии, – продолжал он, радостно ощущая вовремя подоспевшую волну благодатного вдохновения, которая стремительно несла его на крыльях фантазии. – А перед освящением его пронесли чрез врата, кои изготовлены из древа Ноева ковчега, и положили на камень, на котором тело Иисуса Христа по снятию с креста было обернуто в плащаницу.
Последнее сообщение окончательно добило всех присутствующих. В наступившей тишине слышались только приглушенные благоговейные вздохи. Воспользовавшись молчанием святых отцов, Вячеслав уже более спокойно пояснил:
– Дарована сия святыня мне за то, что я вел воинов, которым удалось отбить у поганых латинян святой город.
А мысленно добавил: «Всякий фокус хорош, когда он качественно и заблаговременно подготовлен. Эх, знали бы вы, ребятки, сколько у меня еще святых чудес припасено в багаже, так обалдели бы, – и иронично добавил, но тоже мысленно: – Но знать это вам ни к чему. Крепче спать будете».
Вслух же он произнес иное:
– А теперь попрошу всех за работу. Помните, что государь-батюшка повелел?
Все дружно закивали.
– Тогда взяли перья и бумагу, и вперед. Кто об обычаях, кто о вере. Словом, сами знаете, кому что отведено, так что не мне вас учить.
Заглянув через полчаса в шатер, отведенный для летописцев, Вячеслав удовлетворенно мотнул головой. Народ строчил вовсю.
Отец Харитоний, ближе всех сидящий к выходу, выводил корявым почерком: «А близ гор, кои простираются от Кубани реки и речек малых, что по ее левому брегу лежат, проживает племя, кое именует себя жане. Жилье у их, именуемое саклей, убогыя, сложена из дикаго камня, а заместо оконцев одна али две дыры для свету. А исчо прямо посередке дома кострище, а над им в крыше дыра, дабы дым уходил».
Отец Симеон, неловко примостившись на деревянном чурбаке, писал про обычаи: «Оному огню они и молятся, почитая святынею, ибо глупы и неразумны. Ежели глава онаго дома помирает, то огнь сей тушат. Тако же и невеста должна обойти трижды вокруг его, егда оставляет отчий дом. Кто сей огнь оскорбит, плюнет в него ненароком али исчо что, немедля тому отмщают страшно, до смертоубийства. Оное у их именуют кровная месть, в коей тут гибнет людишек кажное лето бес счету».
«Кланяются оные язычники тако же камням, нарекая их святыми, и деревам, из коих кажное лечит от разных немочей», – бойко строчил в дальнем углу молодой отец Афанасий.
«Вот это совсем другое дело, – удовлетворенно мотнул воевода головой. – А с чудесами я уж как-нибудь сам разберусь».
Впрочем, чудеса на пути к Дербенту больше не понадобились. Для всех вполне хватило первого вышнего знамения.
«Странное дело, – удивлялся Вячеслав. – Вроде и земля почти безлюдная, а поди ж ты – в каждом следующем селении уже во всех подробностях знают все, что приключилось. Да мало того, они еще и расскажут то, чего и вовсе не было. Я думал, что горцы – суровый народ, молчаливый и угрюмый, а у них, оказывается, языки, как у базарных баб на киевском Подоле. Или не у них? Нет, ну если горянки тоже в гости к подружкам на конях выезжают, сплетнями обменяться, тогда понятно, но очень уж сомнительно…»
Так и не решив до конца эту загадку, воевода принимался вновь размышлять на тему о том, как половчее взять Дербент, который с каждой пройденной верстой становился все ближе и ближе.
По дороге туда, следуя вдоль Терека, Вячеслав успел сделать немало, чему благоприятствовала и обстановка. Алан в тех местах почти не осталось – сказывались последствия недавнего прохода по этим местам туменов Субудая. Зато другие многочисленные народцы, которых те же аланы до недавних пор держали в страхе, с гор еще не спустились. После монгольского погрома прошло слишком мало.
Ставить крепости русскому войску практически никто не препятствовал. Восстанавливались и полуразрушенные, к примеру, тот же Самандар, старая столица Хазарского каганата.
«А ведь когда-то я уже проходил возле этих мест, только с автоматом, – подумал воевода, рассеянно озирая окрестности. – Только тогда где-то в этом районе была станица Шелковская, и генерал, криво морщась, хмуро инструктировал меня, чтобы мои гаврики, увидев какие-нибудь древние развалины, не вздумали бросать туда гранаты, потому что ему звонили из министерства, в которое обращались встревоженные археологи. Эх, милые красавицы-казачки, левая, но вполне приличная водка… Господи, как давно все это было. Да теперь оно, пожалуй, может и не повториться. Ведь если сейчас я поставлю здесь город, то о какой станице может идти речь? Вот тебе и раз…» – Вячеслав даже опешил от такого поворота событий.
А ведь поворачивал их он сам, простой ряжский парень, которому волей судьбы выпало…
«Нет уж, – решительно заявил он сам себе. – Выпало очень даже неплохо. Конечно, работы – непочатый край, но зато как интересно! Иной бы полжизни отдал, чтоб, так сказать, приобщиться и тоже поучаствовать, ан нет, брат, шалишь. А мне вот свезло».
– Как крепость назовем, воевода? – подъехал в это время к нему один из тысяцких. – Может, Грозный?
Вячеслав даже вздрогнул.
– Перебьются, – ответил он загадочно. – Здесь же осетины, ой, то есть ясы обретаются. Так нечего и мудрить. Назовем по их имени – Яссы.
– Это как Касожск и Черкассы, что мы поставили?
– Точно. Тогда все, кто сюда едет, сразу будут знать, на землях какого племени стоит этот город. Удобно, – пояснил Вячеслав.
– А следующий как величать станешь? – не отступал тысяцкий. – Там-то какие племена водятся?
– Да пес их разберет, – с каким-то мстительным злорадством ответил Вячеслав, но тут же урезонил себя: «Чего злиться, когда те люди, которые сейчас здесь живут, ничего плохого еще не сделали, а теперь, пожалуй, уже и не сделают, причем никогда. Да-а-а, страшное дело – война, особенно между своими. Ну, почти своими, – тут же поправился он. – Озлобленность, месть, ярость, ненависть – сплошной негатив. Вон уже сколько лет прошло, а я еще не угомонился. Нехорошо».