Алая дорога
Шрифт:
Елизавета Петровна Грушевская, в замужестве получившая фамилию Ваер, родная сестра отца Елены, была женщиной на редкость самолюбивой и приятной. Между ней и братом существовала определённая привязанность, что неизбежно при схожести характеров, но в некоторых вопросах мнения и расходились кардинально, хотя сестра, будучи тонкой и мудрой, редко устраивала скандалы. Елизавета составила удачную партию, выйдя замуж за обрусевшего немца Фридриха Ваера, и жила теперь весьма сносно, растя четверых чистеньких детишек и мечтая об удачной судьбе для них. Муж её, мужчина средних лет, с гладкой лысиной и безупречным немецким акцентом, состоял на земской службе и был несказанно доволен этим обстоятельством. Он был добродушной и деятельной, но
Увидев Елену, только что переступившую порог уютного дома Ваеров, зачарованного царства полусвета и изящества, возводимых богачами для удобства и эстетической наполняемости мгновений, Фридрих в праве был восхититься. «Ох уж эти русские женщины», – подумал он, беззащитно улыбаясь гостье и посапывая. Елена и правда была хороша. Вступив в самый благодатный для женщины возраст, когда достигается расцвет естественной красоты, она привлекала взгляды. Хотя ничего выдающегося не было в её лице – ни огромных манящих глаз, ни тоненького вздёрнутого носика, ни коралловых губ. Она попросту была красива льющимся изнутри сиянием, преображающим наружность и отражающим на лице чистые, не замутнённые горечью мысли.
Плавные линии её утончённого облика внушали уверенность в мягкости, но при более близком знакомстве становилось понятно, что эта девушка, хоть и воспитанная в лучших дворянских традициях, не только ставит собственное мнение выше рассуждений о фасонах платьев и развлечениях, хотя это тоже доставляет ей удовольствие, но и желает отстаивать его. Елена держала себя спокойно, а иногда, для устрашения собеседника, и вовсе строго, но не смогла убедить в своей сухости даже Фридриха, не блистающего проницательностью.
Её тёмно – русые волосы, на солнце переливающиеся ореховым оттенком, пышно прятались под широкими полями огромной цветущей шляпы. Подбородок на бледном лице немного выступал вперёд, что нисколько не портило общее впечатление. Глаза привлекали удивительным цветом – словно на палитру нанесли светло – синюю и зелёную краски, забыв хорошо смешать их. Так они и остались навечно в её взгляде. Когда Елена улыбалась, а происходило это часто, её широковатый рот обнажал светлые, пожалуй, чересчур выступающие зубы и придавал лицу по-детски беззащитное выражение. Вообще в чертах её было что-то откровенное, ясное, мягкое. Стройная фигурка пряталась под темными складками юбки, в беспощадной жесткости корсета, среди кружев на кипельно – белой блузке. Талия казалась неправдоподобно тонкой в такой одежде, но в этом и был весь шик. Словом, Елена была молода, очаровательна и отлично знала это, иначе вряд ли была бы так улыбчива.
Серьёзная, но немного сонная, она оживлялась, стоило затронуть её любимые темы – искусство и любовь. О любви она грезила и была убеждена, что не свяжет себя семейными узами только затем, чтобы похвастаться новыми туалетами и окольцованным пальчиком. Высшее проявление человеческих чувств было для нее способом добиться нового счастья, вдоволь помечтать, испытать что-то неведомое, но прекрасное, дающее надежду, и обрести понимающую душу рядом, чтобы никогда не быть одинокой. Это было эфемерное желание, имеющее мало общего с действительностью. Когда же на горизонте появлялся потенциальный кавалер, Елена предпочитала не понимать намеков и спешно отходить в сторону, позволяя незадачливому жениху увлечься кем-нибудь другим.
С момента приезда в столицу для прекрасной Елены Грушевской началась бесконечная череда приёмов, балов и визитов. Её семья была в городе на хорошем счету, а обаяние отца и её собственная прелесть открыли для них двери самых влиятельных лиц Санкт-Петербурга. Аркадий Петрович, казалось, помолодел на несколько лет, окунувшись в бесконечный праздник жизни. Ему невероятно нравились бесцельные собрания ленивых прожигателей жизни, не знающих, что им нужно и куда можно деть себя. Задавая пышные балы, приглашая к себе толпы разряженных людей, всё петербургское общество руководствовалось одной целью: прогнать скуку, наваливающуюся на них ежедневно по вечерам, если они не очень сильно устали. Устраивались, конечно, и собрания настоящих интеллектуалов, литературные вечера с лучшими поэтами современности, но Аркадий Петрович считал всё это слишком скучным, а Елена не видела ничего страшного в том, чтобы подчиняться воле отца, какой бы она ни была.
Это было прекрасное время, весёлое и хмельное. Елена не тосковала по дому, на это у неё попросту не оставалось времени. Она познакомилась с множеством интересных и огромным множеством неинтересных людей. Разношерстное общество вобрало в себя, казалось, все слои населения: от родовитых образованных дворян до выходцев из низов, благодаря своему уму или любовным связям закрепившимся в желанном для любого мире. Несколько раз, танцуя с каким – нибудь хорошеньким офицером, она ловила себя на мысли, что готова влюбиться, но желанное чувство всё не приходило. Никогда прежде тишь ее девичьей спальни не разрезали вздохи о человеке из плоти и крови. Полюбить и отдаться воле проведения Елене мешал какой – то странный барьер, не допускающий к себе недостаточно достойных людей, поэтому круг ее деревенских знакомых был весьма узок. Ведь в любимых стихах образы являлись сплошь лучшие, на меньшее она не желала соглашаться.
Все те, с кем теперь соприкасалась Елена, были слабыми, охотно плыли по течению, сознавали нужду в переменах, болтали об этом ночи напролёт, но не делали абсолютно ничего. Становясь военными или высокопоставленными чиновниками, они продолжали созерцательную политику сотен своих предшественников, катясь в бездну. Некоторые, наиболее умные и совестливые, пытались повернуть Россию на путь перемен. Но они большую часть времени проводили за работой и не были частыми гостями в свете.
Глава 3
На приём, устраиваемый в чьём-то шикарном поместье, Грушевские попали благодаря популярности Аркадия Петровича в кругах невест. Молодые девушки, как водится в любое время, искали себе женихов, чтобы потом, выполнив священный долг, проклинать свою судьбу и ненавидеть мужа, превращая его жизнь в чистилище вслед за своей.
Отец Елены очень похорошел за те два месяца, что жил в Петербурге. С него словно стёрлась десятилетняя пыль деревни, явив высшему столичному обществу красивого мужчину в расцвете лет, щёголя и сердцееда. Было, правда, в его внешности что-то неуловимо – неприятное, но это видел не каждый. В его жёстких ершистых волосах уже поблёскивала седина, а эффектные голубые глаза порой обнажали мысли, от которых Елена задумывалась. Но это выражение чаще всего являлось за ужином, наедине с близкими, когда уже не надо было играть раз и навсегда установленные роли. Обычно же Аркадий Петрович сгонял с себя чванливость и, готовясь выйти на сцену, в улыбке поднимал опущенные обычно уголки рта.
Многие степенные кумушки с полудюжиной дочерей на выданье обратили на Аркадия Петровича свои всевидящие глаза. Они отдавали должное не только его умению держаться, но и множеству других не менее привлекательных качеств – банковскому счету и наличию лишь одной наследницы. Стоя за спиной его взрослой дочери, они тихо, чтобы она не могла расслышать, поверяли друг другу эти животрепещущие соображения. Да Елена и не хотела слышать ничего в подобном роде, ведь была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на глупую болтовню охотниц за мужьями.