Шрифт:
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь…
Александр Блок
Часть 1
Глава 1
– Оленька, закрой, пожалуйста, окно, очень дует.
– Бабушка, ну что ты вечно мёрзнешь? Весна же, – с нескрываемым наслаждением произнесла хорошенькая девушка лет восемнадцати. – Что может быть лучше весны?
Элегантная дама, сидящая в кресле напротив внучки, с горечью усмехнулась.
– Помню себя в твоём возрасте. Я так же восхищалась миром, алкала
Оля, или, скорее, Ольга, потому что так бабушке казалось звучнее, поджала свой небольшой рот и не слишком печально вздохнула. Так она поступала всегда, когда её бабушка, Елена Аркадьевна Грушевская, начинала грустить. И, хоть они жили в Германии, процветающей стране, раз за разом восстающей из пепла подобно Фениксу, тень тоски по родине неизменно омрачала даже самые светлые дни. Это чувствовала и Ольга, никогда не бывавшая в России, но поневоле поддающаяся царящему в доме преклонению перед днями давно минувшими. Так случается порой: слушая тягучие, исполненные настоящих чувств рассказы близких о прошлом, мы, если обладаем воображением, создаём в мечтах мир их юности. И всегда он кажется прекраснее, поэтичнее и живее, чем наш собственный. Люди редко удовлетворены действительностью – они или грезят о будущем, надеясь исправить что-то, либо идеализируют прошлое, в котором им уже не суждено оказаться. Оттого оно и притягательнее. Это, должно быть, и есть ностальгия.
– Это ты о революции? – тихо спросила Ольга, обняв пожилую даму за плечи.
– И о ней тоже, – ответила та без нотки трагизма в голосе.
– Бабушка, – неуверенно начала Оля, заглядывая в красивое кода-то, да и сейчас ещё не лишенное отпечатка истинной привлекательности лицо своей собеседницы, – вечером так приятно слушать басни о былом, – она блаженно зажмурила темно – серые с желтыми крапинками в радужке глаза. – Ты как? Расскажешь?
Елена Аркадьевна встала с кресла и подошла к шипящему от ветра окну. Невесомые шторы на нём плясали удивительный танец, дразня. За несколько десятков лет не чужбине Елена так и не привыкла к нравам иностранцев. «Это они сейчас всё на лету схватывают, а мы устарели, ничего не можем, только хандрим», – подумала она, а вслух сказала:
– Ели это басни, не думаю, что я большой мастер по ним.
Оля смутилась. Она всегда восхищалась силой духа Елены Аркадьевны, её стойкостью и героизмом, даже непреклонностью, способностью победить в любой схватке с жизнью. Но едва ли юная девушка всерьез задумывалась о том, что бабушка тоже могла быть молодой когда-то, совершать ошибки, бояться и винить себя, быть ранимой и мягкой. Жизнь порой меняет людей больше, чем само время. Бабушка казалась её оплотом, стеной настолько нерушимой, что ничто за ней не страшно.
– Бабушка, пожалуйста. Дома только мы одни, Лёша от друзей вечером вернётся. Никто не станет мешать.
– Ох уж мне его эти ммм… – Елена Аркадьевна остановилась, вспоминая подходящее слово, – гулянки, – слово резануло слух, и она подняла непреклонные брови. – Добром не кончатся, в наше время молодые люди из-за них всё состояние в рулетку проигрывали.
Оля улыбнулась.
– Брось, бабушка, у нас нет состояния.
– Что-то есть. У меня всегда что-то было.
Несмотря на плачевное положение выгнанных из родной страны дворян, долгие годы ютившихся по дешёвым квартиркам с ржавыми ванными, Елене Аркадьевне удалось избежать дна, так что её небольшое обиталище в Ганновере всегда было обставлено со вкусом.
Сегодня что-то тянуло с улицы, запах вкусного весеннего вечера, немного прохладного, немного
Под брошенным на неё любопытно – строгим взглядом выцветших пронзительных глаз Ольга, как всегда, почувствовала, насколько она глупа и недостойна.
– Оля, иди лучше почитай что-нибудь, у тебя скоро экзамены.
– А… Дедушка?
– Ручаюсь, ты услышишь, когда они с отцом приедут.
Ольга отметила про себя, что её назвали сокращённым именем, и поняла, что сегодня ничего не добьется. «Неужели ей есть что скрывать?» – подумала девушка, выходя из комнаты. Бабушка не была словоохотлива, если речь шла о дореволюционной России. Внуки имели представление о быте и нравах людей того времени, но о том, что происходило в душе их прародительницы, не подозревали.
Ко всем насвистывающим тоску думам Елены Аркадьевны, проскальзывающим в сегодняшнем особом, странно торжественном дне, добавлялось ожидание, непрестанное, нервирующее ожидание. Спустя столько лет увидеть кого-то с родины, мифической, ставшей похожей на детские воспоминания, напополам разбавленные фантазиями и жгучим, нетерпеливым желанием, чтобы все обернулось слегка не так, как было на самом деле. Иногда старая дама не верила, что события ее биографии вообще происходили с ней.
Жаль, что Елена сама не смогла встретить на вокзале Александра. В последнее время она не выносит большие скопления людей – все кричат, куда-то торопятся, точно их существование имеет смысл или хотя бы оправдание. Все так вульгарны, особенно эти девицы с крошечными лоскутками ткани на ногах. В ее время так не позволяли себе выряжаться даже женщины определенной профессии!
Почувствовав, что впадает в ворчливое состояние, которое ненавидела, Елена Аркадьевна обрадовалась, когда в прихожей долгожданно хлопнула дверь.
– Мама! – крикнул Павел притушенным голосом. – Мы дома!
«Мы дома». Мы… Сколько лет Павел не видел отца и не знал даже, жив ли тот? Никогда они не были привязаны друг к другу, но то, что случилось, то, что она натворила, ужасно. Почему только теперь Елена Аркадьевна начала сокрушаться по этому поводу, она не могла объяснить даже приближенно. С годами она начала соображать менее легко, хоть и пыталась казаться столь же мудрой и стойкой, как раньше.
Пряча за спину дрожащие кисти рук с раздувшимися, непомерно уродливыми, как ей казалось, фалангами, Елена Аркадьевна Грушевская – Жалова – Вандер без былой грации выплыла из спасительных стен своей спальни. На секунду у нее перехватило дыхание, а в горле застрял камень непрошеных слез, давящий не сознание, мешающий сосредоточиться и с честью принять визитера. Гость прошлого, первый муж, осунувшийся, постаревший, как и она, но узнаваемый и не лишенный даже былого лукавства, что в лучшие времена привлекало дам, потерянно находился в холле и косился на сына. Решительно не представляя, о чем говорить с этим переросшим все каноны мужчиной, Александр Жалов лишь смущенно покашливал и мял в руках запыленную странствием шляпу. Как такой взрослый возмужавший человек может быть его продолжением? Ведь у него виски обильно расстилает седина, а на темени предательски выпирает лысина. Понятно, ему за пятьдесят… Не так далеки те времена, когда он сам был молод и кружил в танцах прекрасных незнакомок, разлетевшихся, как и он, в прах неосуществленных амбиций.