Алая королева
Шрифт:
— Не говори так, — прошептала я.
Но он все говорил — хриплым, прерывающимся голосом:
— Я знаю, что разочаровал тебя. И мне, право, очень жаль. Я не создан для этой эпохи. — И он улыбнулся такой знакомой, немного вялой и очень печальной улыбкой. — А тебе в ней самое место. Ты могла бы стать великим полководцем; ты могла бы стать второй Жанной д'Арк…
— Отдохни, — перебила я его. — Может, твое состояние улучшится.
— Нет, думаю, мне конец. Но я благословляю тебя, Маргарита, и твоего мальчика тоже; надеюсь, тебе еще удастся успешно вернуть его домой. Если это вообще будет возможно, то именно ты сделаешь это. Постарайся помириться с Йорками, Маргарита, и твой сын снова будет с тобой. Это мой последний совет тебе. Забудь о том, как мечтала посадить Генри на королевский трон; все кончено, и ты должна это принять. Хлопочи лишь о том, чтобы он просто благополучно приехал на
— Я буду молиться за тебя, — пообещала я тихо.
— Спасибо, — ответил муж. — А теперь я, пожалуй, посплю.
Мне показалось, что он уснул, и я тихонько вышла, прикрыв за собой дверь. Велев слуге непременно позвать меня, если сэру Генри станет хуже или же он захочет меня видеть, я отправилась в часовню. Там я опустилась перед алтарем прямо на холодный каменный пол, не воспользовавшись даже специальной подушечкой, и стала молить Господа простить мне столь греховную неприязнь к собственному мужу, а его принять в Царствие Небесное, где нет ни войн, ни соперничающих королей. Я молилась так истово, что не сразу услышала печальный звук колокола; но колокол все звонил и звонил на башне прямо у меня над головой, и я наконец поняла, что провела на коленях всю ночь, что уже наступил рассвет и что мой муж, с которым я прожила целых тринадцать лет, умер, так и не пожелав перед смертью меня увидеть.
В нашей маленькой часовне ежедневно служили заупокойные мессы по душе моего усопшего супруга, но беда, как известно, не приходит одна: менее чем через два месяца в нашем доме появился гонец в шляпе с черной траурной лентой и принес известие о смерти моей матери. Теперь я была одна на всем белом свете. Единственные близкие мне люди — мой деверь Джаспер и мой сын — пребывали в ссылке в чужой стране. Я одновременно и овдовела, и осиротела, а мой единственный был так далеко от меня. Я уже знала, что судно Джаспера и Генри тогда отнесло ветром, они не сумели высадиться во Франции, как мы планировали, и были вынуждены причалить к берегам герцогства Бретань. Впрочем, как писал мне Джаспер, им наконец-то повезло, герцог Бретани встретил их очень гостеприимно и обещал им полную безопасность в своих владениях, что, возможно, и к лучшему. В Бретани им было гораздо спокойнее, чем во Франции, поскольку Эдуард, совершенно не заботясь о чести Англии, намеревался заключить с Францией мирный договор, ведь теперь его единственным желанием было во что бы то ни стало сохранить мир. Я ответила Джасперу сразу же:
Дорогой брат, сообщаю тебе, что мой муж, сэр Генри Стаффорд, умер от ран и я отныне вдова. А потому обращаюсь к тебе, главе дома Тюдоров: скажи, что мне теперь делать?
Немного подумав, я прибавила: «А не приехать ли мне к вам?» Потом зачеркнула это, разорвала и выбросила листок, переписала текст заново и столь волнующий меня вопрос задала иначе: «Нельзя ли мне приехать и повидаться с сыном?» Затем приписала: «Пожалуйста, Джаспер». И закончила словами: «Жду твоего совета».
Отправив письмо с гонцом, я стала ждать весточки от Джаспера.
И все гадала: пошлет ли он за мной? Решит ли наконец, что теперь мы можем быть вместе? Мы и наш мальчик?
ЗИМА 1471/72 ГОДА
В ту зиму я носила траур по мужу и по матери. Большую часть нашего дома я закрыла: теперь, став вдовой, я не обязана была принимать и развлекать соседей; во всяком случае, уж в первый-то год своего вдовства я точно не собиралась этого делать. Впрочем, и ко двору меня приглашать не спешили, хотя я была достаточно знатна и принадлежала к дому Ланкастеров. Да и украсивший свой герб белой розой молодой король Эдуард, как и его не в меру плодовитая жена, явно не испытывали потребности навестить меня, на целых двенадцать месяцев погруженную в глубокий траур. Впрочем, можно было не опасаться, что они окажут мне подобную честь. Вряд ли мне стоило ожидать милости от короля Йорка. Скорее он предпочел бы забыть все, что связано со мной и с домом Ланкастеров. И уж тем более невероятно, если бы Елизавета Вудвилл — а она была значительно старше своего мужа, ей уже исполнилось тридцать четыре! — вдруг пожелала, чтобы король встретился со мной в первый же год моего вдовства. Ведь тогда он увидел бы перед собой привлекательную двадцативосьмилетнюю наследницу дома Ланкастеров, обладающую огромным состоянием и вполне готовую к новому браку. А вдруг
Однако и Джаспер не звал меня к себе, отговариваясь тем, что мне не стоит бросать безопасную Англию и спешить навстречу той сложной и опасной жизни, которую он ведет в Бретани. Вместо вызова он слал мне заверения в том, что герцог Бретани обещал им с Генри свое покровительство. Нет, он ни разу не попросил меня приехать. И явно не рассматривал мой приезд как нашу единственную возможность быть вместе. Впрочем, я очень хорошо понимала, что означает его молчание. Джаспер посвятил себя моему сыну, хотел воспитать мальчика в полном соответствии с его высоким титулом и богатым наследством и не собирался рисковать всем этим, женившись на мне и тем самым обрекая всех нас на жизнь в ссылке. Ему приходилось поддерживать со мной прежние весьма сдержанные отношения, дабы сохранить наследство Генри, управляя его землями и защищая его интересы в Англии. Я знала, что Джаспер любит меня, но то была, как он сам обмолвился, любовь куртуазная, любовь на расстоянии. И ему, судя по всему, было не так уж важно, сколь велико расстояние между нами.
Мне было возвращено мое приданое — весьма обширные земли; я собирала сведения о них и приглашала управляющих, чтобы компетентные люди объяснили мне, какую прибыль я могу получить. По крайней мере, сразу выяснилось, что мой муж отлично содержал эти земли; он вообще был хорошим хозяином, хотя людьми командовать не умел и делал это неохотно. Он был настоящим английским землевладельцем, но отнюдь не героем, и я совсем не горевала о нем. Зато Анна Девере прямо-таки убивалась по своему супругу Уильяму Херберту и поклялась никогда больше не выходить замуж, а поскорее сойти в могилу и встретиться с ним в раю. Видимо, они действительно любили друг друга, хотя их брак и был заключен по предварительному сговору с подписанием брачного контракта. Наверное, любовь пробудилась в их сердцах уже во время совместной жизни. Порой такое случается, хотя и достаточно редко. Но мне очень хотелось верить, что Херберты не успели привить моему сыну нелепой идеи о том, что муж непременно должен любить жену, ведь тот, кому предстоит стать королем, обязан, вступая в брак, руководствоваться исключительно соображениями выгоды. Да и каждая разумная женщина всегда старается так выйти замуж, чтобы улучшить положение своей семьи. Одни лишь похотливые глупцы каждую ночь мечтают о счастливом браке, заключенном по обоюдной любви.
Сэр Генри, возможно, и надеялся на нечто большее, чем прилежное исполнение мною супружеского долга, но за много лет до того, как мы с ним встретились, моя любовь уже была отдана другим — моему сыну, моей семье и моему Богу. Я с детства стремилась к безбрачию, и ни одному из моих мужей не удалось отвратить меня от этого стремления, заставить забыть о моем высоком предназначении. Генри Стаффорд был человеком весьма добродушным, страсти не кипели в его душе, а ближе к старости он еще и предателем заделался. Хотя, если уж быть до конца честной, надо признаться: теперь, когда он покинул меня навсегда, оказалось, что я очень по нему скучаю, гораздо сильнее, чем могла себе представить.
Мне недоставало его дружбы. Да и сам наш дом отчего-то всегда становился теплее в его присутствии; впрочем, чаще всего он действительно был дома, у камина, точно верный и любимый пес. Мне не хватало спокойного здравомыслия сэра Генри и его чуть суховатых шуток. В первые месяцы своего вдовства я часто вспоминала тот совет, который он дал мне перед смертью: о примирении с сыном Ричарда Йорка, ныне сидящим на троне, и с его внуком, пока лежащим в колыбели. Возможно, войнам на самом деле настал конец; может, мы и впрямь потерпели такое поражение, от которого нам уже не оправиться, и теперь моя главная задача — научиться смирению, научиться жить без надежды. Я, которая всегда пыталась подражать воинственной Орлеанской Девственнице, теперь, очевидно, должна была научиться жить как обыкновенная вдова, как человек, потерявший почти все. Не исключено, впрочем, что такова была воля Божья, и мне оставалось лишь подчиниться.
Но все же на какое-то мгновение — всего лишь на мгновение! — в одиночестве слоняясь по притихшему дому, одетая в черное вдовье платье, я вдруг подумала: а что, если я тоже покину Англию, без всякого приглашения отправлюсь в Бретань и там воссоединюсь со своим сыном и с Джаспером? Я могла бы взять с собой достаточно денег, чтобы мы трое, ни в чем себя не стесняя, спокойно протянули бы на них год или два. Я могла бы выйти замуж за Джаспера, и тогда мы стали бы настоящей семьей, могли бы иметь свой дом и жить достойно, как изгнанники королевской крови, даже не предъявляя претензий на английский трон и не выдвигая Генри в качестве основного претендента.