Алая королева
Шрифт:
— Мой супруг всегда рад служить своему королю и своей королеве. — Я судорожно сглотнула, смачивая пересохшее горло. — Как и я, разумеется.
Она наклонилась ко мне, словно желая получше расслышать, и мне вдруг стало ясно: ей действительно хочется верить, что и я переметнулась на сторону Йорков, что и я готова преданно их поддерживать. Она явно стремилась подружиться со мной, все же немного опасаясь и понимая, что ей никогда не удастся до конца насладиться покоем, пока она не обретет друзей в каждой семье английских аристократов, пока не сможет с уверенностью сказать, что эти знатные дома больше не поднимутся против нее. Елизавета отлично знала: если она приложит усилия и я полюблю ее, то дом Ланкастеров утратит одну из своих главных предводительниц и свою прямую наследницу. Должно быть, долгое пребывание в убежище разбило ей сердце, да и разум ее отчасти помутился из-за того, что она постоянно испытывала
— Мне будет очень приятно отныне считать вас своей придворной дамой и подругой, — промолвила Елизавета, милостиво улыбаясь. — И я буду рада, если вы согласитесь занять место одной из моих фрейлин.
Глядя на нее, любой бы подумал: эта женщина рождена быть королевой, а не жалкой вдовой без гроша в кармане; она была столь же очаровательно легка в общении, что и Маргарита Анжуйская, но излучала куда больше обаяния. А я вновь представила, как она, молодая вдова, стоит на обочине дороги и ждет, когда мимо проедет юный король-сластолюбец, и мне на мгновение стало тревожно: что, если я не сумею скрыть своего презрения и она прочтет его на моем лице?
— Я очень благодарна вам, ваша милость, — ответила я, опустив голову, затем снова присела перед королевой в низком реверансе и поспешила убраться с ее глаз долой.
Ах, до чего же тогда было непривычно улыбаться и кланяться ей, моей главной сопернице, и при этом стараться, чтобы она даже по моим глазам не заметила, как я презираю ее! Но теперь, после десяти лет служения Йоркам, я научилась отлично скрывать эмоции; никто и не догадывался, что я умоляю Бога не забывать обо мне, пребывающей в стане врагов. Теперь я казалась верной фрейлиной и подругой королевы; она действительно с каждым днем испытывала ко мне все большую симпатию и полагалась на меня, как полагаются на близкого человека. Я была в числе тех придворных дам, которые проводят с королевой большую часть дня, по вечерам обедают вместе с ней за дамским столом, а затем танцуют с придворными кавалерами, если во дворце танцы, и по окончании бала сопровождают королеву в ее роскошно убранные покои. Георг Кларенс продолжал плести интриги против собственного брата, и бедняжка Елизавета, чувствуя раскол в семействе мужа, прямо-таки льнула к нам, придворным дамам, и постоянно искала нашего общества. Я была рядом с ней и при иных, весьма неприятных для нее обстоятельствах. Тогда королеву обвинили в колдовстве, одна половина придворных почти открыто смеялась над ней, лишь для приличия прикрывая рот рукавом, а вторая половина испуганно крестилась, если на кого-то из них хотя бы падала ее тень. Я осталась с Елизаветой, когда Георг Кларенс отправился в Тауэр навстречу своей смерти; [37] я прямо-таки ощущала, что королевский двор содрогается от ужаса, видя, как дом Йорков трещит по швам. Я держала Елизавету за руку, когда ее известили о смерти Георга, и она, решив, что теперь избавлена от его враждебных происков, шепнула мне: «Слава богу, он умер», а у меня в голове мелькнуло: «Да, он умер, и титул, который он украл у моего сына, вновь свободен. Так может, попробовать убедить ее, что титул следует вернуть Генри Тюдору?»
37
Когда король предложил герцогу Кларенсу выбрать, какой смертью он хочет умереть, тот попросил, чтобы его утопили в бочке мальвазии.
Когда на свет появилась принцесса Сесилия, я сновала туда-сюда между спальней роженицы и теми помещениями, где ждали придворные, молясь о здоровье и благополучии королевы и новорожденной девочки. Затем Елизавета попросила меня стать крестной матерью маленькой принцессы, так что именно я поднесла малышку к купели, именно я считалась в тот момент главной фавориткой королевы.
Почти каждый год Елизавета рожала по ребенку, и это ни на минуту не давало мне забыть о том, что и я когда-то родила сына, но мне не позволили ни вырастить его, ни воспитать. В течение этих долгих десяти лет я примерно раз в месяц получала письмо от своего мальчика, который все взрослел, стал юношей, потом молодым мужчиной; однажды я вдруг поняла, что он приближается к зрелому возрасту и ему пора наконец предъявить свои притязания на королевский трон.
Джаспер сообщал мне, что постоянно руководит образованием Генри; кроме того, тот честно исполнял все мои религиозные наставления. Как и подобает молодому рыцарю, Генри участвовал в турнирах, охотился, много скакал верхом, упражнялся в стрельбе из лука, играл в теннис и плавал — все эти занятия должны были сделать его тело здоровым, сильным и готовым к любым баталиям. Джаспер также поощрял интерес моего сына к военным хроникам и каждого гостившего у них ветерана просил не уезжать, пока тот не обсудит с Генри битву, в которой лично участвовал, и не поделится мнением о том, можно ли было ее выиграть или провести несколько иначе. У Генри были отличные учителя; с их помощью он изучал, например, географию Англии и сразу мог определить, где лучше высаживать войска с кораблей; он также изучал юридические науки и традиции своей страны, чтобы в урочный час стать королем поистине справедливым и мудрым. Джаспер никогда не жаловался в письмах, каких трудов и усилий ему стоит дать подобные знания юноше, пребывающему в ссылке, вдали от родины, которую он, возможно, никогда не увидит; как сложно готовить Генри к сражениям, в которых он, возможно, никогда не примет участия. Но самое главное — мы оба, я и Джаспер, начинали чувствовать, что все наши труды напрасны, что у нас нет никаких шансов на успех. И особенно острое разочарование мы испытали, когда король Эдуард IV, отмечая двадцать первый год своего правления, устроил в Вестминстерском дворце невероятно пышное празднование Рождества и на этом торжестве рядом с ним постоянно находился красивый, здоровый мальчик — его сын принц Эдуард Уэльский.
За десять лет моего брака с Томасом Стэнли я почти утратила надежду на возвышение моего сына. Однако Джаспер, находясь далеко в Бретани, был по-прежнему крепок в своей вере; да, собственно, ничего иного ему и не оставалось. Впрочем, в душе и я была глубоко убеждена, что на английском престоле должен находиться только член семьи Ланкастер, и убежденность эта огнем жгла мое сердце. Генри был единственным наследником нашего дома, если не считать моего племянника герцога Бекингема. Но юного герцога женили на сестрице Елизаветы Вудвилл, и он, таким образом, угодил в ярмо Йорков, тогда как мой сын остался преданным нашей мечте и, хотя ему уже исполнилось двадцать пять лет, все еще искренне, пусть и довольно слабо, ожидал победы; кроме того, хоть он и стал взрослым мужчиной, ему еще не хватало независимости мышления и он не мог открыто заявить любимому дяде или мне, его матери, что он отказывается воплощать в жизнь наши давнишние планы, и без того стоившие ему детства и по-прежнему державшие его в плену.
И вот, как раз перед Рождеством, мой муж Томас Стэнли заглянул в мою комнату, которую королева специально отвела мне в своих покоях, и сообщил:
— У меня хорошие новости. Я договорился с королем, твой сын сможет вскоре вернуться на родину.
Священная Библия выскользнула у меня из рук, но я все же успела подхватить ее, и она не упала на пол.
— Но король никогда не соглашался…
— Он согласился!
От радости и облегчения я даже стала немного заикаться.
— Н-но… я и н-не надеялась, что он…
— Эдуард решительно настроен на войну с Францией. И не хочет, чтобы твой сын болтался на границе, точно соперничающий правитель, или заложник, или еще кто-нибудь в этом роде. Его величество не только разрешит Генри приехать домой, но даже, возможно, вернет ему титул графа Ричмонда.
У меня даже дыхание перехватило.
— Слава Тебе, Господи, — прошептала я, страстно желая упасть на колени и возблагодарить Бога молитвой за то, что Он послал нашему королю немного здравого смысла и милосердия. — А его земли?
— Ну, Уэльс-то он, разумеется, никогда назад не получит, ведь он Тюдор, — отрезал мой муж со свойственной ему грубоватой прямолинейностью. — Но королю все-таки придется кое-что вернуть. Да и ты могла бы выделить сыну кое-какие земли из тех, что получила в приданое.
— Генри должен иметь свои собственные земли! — возмутилась я. — И я вовсе не обязана дарить ему что-то из своих владений. Королю придется вернуть Генри его поместья.
— А еще твоему сыну предстоит жениться на той, на кого укажет королева, — осторожно предупредил меня сэр Томас.
— Да ни за что! Я не позволю ему жениться на каком-то довеске к этим Йоркам! — воскликнула я, моментально приходя в бешенство.
— И все-таки он женится на той, на кого укажет королева, — настойчиво повторил мой супруг. — Впрочем, она испытывает к тебе самые теплые чувства, так почему бы тебе прямо не сказать ей, кого из возможных кандидаток ты бы предпочла? Мальчику все равно придется жениться, и ему никогда не позволят вступить в брак с той, которая укрепила бы его положение как наследника Ланкастеров. Это непременно должна быть девушка из лагеря йоркистов. Или даже из дома Йорков. Если ты будешь вести себя достаточно умело и разумно, твой сын может получить в невесты одну из принцесс Йоркских. Видит Бог, принцесс в этом семействе более чем достаточно.