Албазинец
Шрифт:
Федор-то думал, что князь приведет его в богатый терем, но то оказалась обыкновенная рубленая изба. Дауры, пожив в свое время бок о бок с русичами, многому у них научились. В том числе и рубке домов в клеть. А ведь до этого большинство из них ютилось в землянках да крытых звериными шкурами куренях, и только самые зажиточные ставили себе войлочные юрты, в каких жили их монгольские предки.
В доме князя было несколько комнат с окнами, затянутыми бычьими пузырями, тогда как в соседних избах вместо окон были дыры, которые хозяева на зиму затыкали чем придется. Живут как при царе-Горохе, усмехнулся старшина. Ведь на Руси уже давно ставят в окна слюду, ну разве что в самых бедных деревнях еще в ходу брюшинные окончины. Говорят же: где оконенки брюшинны, там и жители кручинны. И напротив: где оконницы стекляны, там и жители ветляны. То есть, счастливы, приветливы.
Князь ввел Федора и сопровождавшего его толмача Егоршу Комара в горницу, пол которой был устлан богатым тянцзиньским ковром. Здесь было два небольших окна, сквозь бычью плоть которых скупо пробивался снаружи дневной свет. На ковре – круглый низенький столик, рядом с ним – расшитые золотом атласные подушечки.
Стены тоже в коврах. На одном из них в окружении пистолетов, кинжалов и сабель висели два ружья – дульнозарядная фитильная аркебуза и кремневая фузея, какие были на вооружении русской армии. Здесь же находился кан, который зимой служил для подогрева помещения и где любил возлежать Лавкай.
Князь усадил гостей за круглый столик, следом опустился на ковер сам и что-то сказал стоявшим у дверей двум молодым вооруженным кинжалами охранникам. Тут же один из них юркнул в проем, и уже скоро в горницу стали по очереди входить княжеские слуги с угощениями. Первым выставили хмельное. Это был глиняный кувшин с аракой и к нему три маленькие фарфоровые пиалы. Следом внесли фрукты, вяленое мясо конины, арсу – даурский сыр, восточные сладости, приготовленного на пар'y сазана, вконец прибыл большой медный казан с еще булькающим варевом, видно, только что снятым с огня. И тут же помещение наполнилось столь желанным съестным духом.
– Мне б людей своих накормить, – машинально сглотнув слюну, произнес Федор. – Да ты не бойся, княже, деньга у нас имеется.
Он отстегнул от пояса мешочек с серебром. Князь остановил его взмахом руки. Спрячь, говорит, у нас с гостей денег не берут. А твоих людей и без того накормят, да и о лошадях позаботятся.
Федора его слова успокоили, и он с легким сердцем приступил к трапезе. Перед тем, как поднять чванец [35] с водкой, он в мыслях пославил Отца и Сына и святого Духа, потом деву Богородицу. Вслух же пожелал здравия хозяину дома и его родне. Ели в благоговейном молчании, и только Егорша-толмач уплетал за обе щеки так, что за ушами трещало.
35
Чванец – сосуд, посудина.
Федора тяготила такая обстановка. За последние вольные годы он привык к бурным дружеским застольям с грубыми и бесстыдными речами, непристойным срамословием, к смеху за столом, песням и хмельным пляскам. Было, что по пьяному делу и бесчинствовали за игрой в кости, и колотили друг друга, пугая стоящих за их плечами ангелов Божьих. Хотя прекрасно знали, что все это им припомнится на Страшном суде, потому как бесы записывают их дела и поступки и передают сатане. «Побойтесь Бога! – не раз повторял Гермоген, когда видел, что ему не под силу обуздать этих людей, отравленных бесконечной волей. – Когда иудеи стали в пустыне есть и пить и, объевшись и упившись, начали веселиться и блуд творить, тогда земля поглотила их».
Изредка Федор, опрокинув очередной чванец, все же открывал рот, чтобы похвалить угощение. Знал, что тогда Бог придает пище благоухание и превращает ее в сладость.
Последним поставили перед гостями байдару – большой глиняный кувшин со слеваном. Этот даурский напиток уже и в Албазине успели полюбить. Дело нехитрое: кирпичный зеленый китайский чай, на крайний случай, разбор черного чая, шелунгу, истолочь в ступе, потом заварить в байдаре кипятком, влить туда кобылье молоко, положить несколько ложек сливочного масла и все это посолить по вкусу. Какое-то время напиток выдерживается, пока не станет темным. Бывает, что вместо молока в чай кладут сметану или сырые взбитые яйца. Для большой компании такой напиток готовится в деревянных кадушках, куда опускают раскаленные на огне камни, которые русские в шутку называют «жеребчиками».
– Добрый слеван, – отхлебнув из глиняной чашки завару, похвалил Федор, чем вызвал у Лавкая довольную улыбку.
Наевшись и отвалившись от стола, завели разговор. Но прежде Федор спросил разрешения выкурить трубку.
– Ты говоришь, Хабара нашего знавал? – заряжая чубук ядреным табачком, спросил он князя.
– А как же – встречались, – вытерев рукавом халата измазанные бараньим жиром губы, произнес старик. – Хороший воин был и человек душевный.
– А вот мне не довелось с ним встретиться, – признался Опарин. – Хотя наслышан о нем немало. Говорят, помер недавно. Где-то в Сибири, в своей вотчине.
Лавкая это известие явно огорчило.
– Как помер? – не поверил он. – Такой был богатырь. Может, отравил кто? Я слышал, у него в Москве враги были. Не они ль это его? Эх, люди-люди, и что это им неймется?
– Это все оттого, что слишком много ледащих людишек на свете развелось, – скал Федор, доставая из кармана своих широких шаровар огниво.
Подкурив, он сделал глубокую затяжку, и на его щеках появилась розовая печать блаженства.
– Ты б рассказал, княже, как с Хабаром-то познакомился, – выпустив из легких клуб едкого дыма, попросил он вдруг хозяина.
Князь на мгновение прикрыл глаза – будто бы что-то пытался вспомнить.
– Я сказал тебе, что это был хороший человек? – спросил он казака.
И, получив в ответ утвердительный кивок, продолжил:
– Чудно, конечно, так говорить о своем заклятом враге.
– Да неужто он был твоим врагом? – удивился Опарин. – И чем же он так насолил тебе? Я слыхал, он хотел жить с тобой в мире и согласии. А ты к манзурам утек.
Князь покачал головой.
– Ты ничего не знаешь, о, раб белого богдыхана, – сытная еда, видно, разморила Лавкая, и он прилег на подушки, подперев голову рукой. – Мой народ очень маленький. А теперь представь, каково ему было жить в одной клетке с двумя могучими и свирепыми тиграми. Один неверный шаг – тут же попадешь в пасть. Не тому, так другому. В таких случаях приходится выбирать себе покровителя. Мы выбрали маньчжу. Они рядом и у них большое войско. Много, много тысяч воинов – тебе понятно? Ну а что ваша Москва! Она далеко. Ее и с самой высокой горы не увидать. Тогда можно ли было на нее надеяться?
Федор даже поперхнулся, услышав эти слова.
– Глупый ты старик! – не удержавшись, воскликнул он. – Ты глянь: уже почти вся Европа лежит у ног нашего государя, а что твои манзуры? Да мы с нашими пушками такое можем сотворить – мало не покажется!
Лавкай как-то хитро посмотрел на него.
– Слово – это еще не дело, – усмехнувшись, произнес он. – Вот ты говоришь: пушки… Отчего ж вы тогда сдали маньчжу Албазин? Отчего сдали Кумарскую крепость? Я сам видел, как гибли ваши люди, как воины императора жгли и разрушали ваши селенья. И ничего твои хваленые пушки не смогли сделать.