Альбер Ламорис
Шрифт:
А навстречу ему — из дали — плывет в своей лодке Фолько. Снова слышатся звуки флейты и скрипки. Маленький рыбак живет в белой хижине посреди болот. Там, где Фолько, там мир спокойной, неторопливой жизни. Там и его младший брат, естественно принимающий все как оно есть, как ему это дает жизнь; он целый день возится со своими друзьями: черепахой, собакой, аистом; там их дедушка, дремлющий на солнце; там солнце, природа, покой; там человек живет согласно с природой.
Там, где манадьеры, — там словно нет природы, там пыль, вихри пыли; там нет кустов и камышей, там жерди загона. Там живое загоняют в загон, там укрощают его с помощью лассо.
И
На этот раз, вместо того, чтобы спасаться, Белая грива встретила их лицом к лицу. С диким ржанием бросилась она на одного из них, резким ударом сбросила его с лошади и ускакала. Ускакали и манадьеры. А Фолько решил сам поймать лошадь.
У его младшего брата было много друзей. Фолько уже вырос, ему не хватало настоящего друга, одного–единственного. Полусон–полумечта Фолько — поэтическое выражение дружбы в этом фильме.
По воде, еле касаясь ее, шли двое; тихо вел маленький большого. Тишина, бескрайность, безлюдье. А в зеркале воды — два изумительных белых отражения; послушно следовала Белая грива за Фолько.
В фильме «Бим» ослик был дан его герою Абдуллаху с рождения, по обычаю. В этом фильме Фолько мечтал о друге, но у него пока еще не было коня.
Фолько умел различать следы на земле и очень скоро обнаружил Белую гриву. Тихо, не дыша, приблизился он к ней и резко и сильно бросил лассо. Резко рванулась Белая грива, встала на дыбы, а потом понеслась вперед, увлекая за собой крепко державшего конец лассо маленького Фолько. По бескрайним просторам, через пески и болота тащил конь мальчика, а на экране было: сильный бег животного, вихри пыли, вихри брызг и черное от грязи лицо Фолько. Фолько совсем обессилел, но и Белая грива, замедлив бег, остановилась. Она повернула голову, внимательно посмотрела на Фолько и отвернулась. Словно человек посмотрел на человека. Живое на живое. Друг на друга. И Фолько поднялся и погладил лошадь. Как бы осуществилась его мечта: они вместе. Даже что–то общее есть между ними: как грива нависает на голову лошади, так нависает челка на лоб Фолько. Они похожи друг на друга. Борьба между ребенком и животным окончилась дружбой.
У Белой гривы появился друг, но свобода ей была по–прежнему дороже. Однажды, услышав ржание диких коней, проходивших недалеко от дома Фолько, она покинула мальчика и присоединилась к стаду.
Молодой и сильный конь уже занял место во главе табуна и не захотел уступать его Белой гриве. Началась борьба, снова борьба. Ребенок боролся за друга — и победил. Теперь конь борется с конем за право быть вожаком, за право сильнейшего. Поднявшись во весь рост, кони, казалось, хотели уничтожить друг друга. Потом, внезапно, они прекращали бой, задирались на расстоянии, яростно скребли землю и вдруг снова бросались один на другого.
Пыль летела в небо, ударяли землю копыта, и раздавалось дикое ржание. Это была борьба физическая, но это было и зрелище, эстетическое зрелище. Это был сюжет внутри сюжета, борьба внутри борьбы — не за свободу, но за власть — это было как бой быков, как ринг с невидимыми судьями и невидимыми зрителями, ринг по всем правилам, с синхронными движениями, с завязкой, кульминацией и развязкой; это была борьба силы против силы, со своими приливами и отливами, красивая и жестокая одновременно,
Фолько и его младший брат выходили коня, но когда Фолько захотел сесть на спину Белой гривы, она сбросила его на землю и второй раз покинула своего друга. Пока она свободна, человеку не позволено обуздать её — даже если это её друг Фолько. Белая грива хотела занять свое место во главе стада, но манадьеры заметили ее и погнались за ней. У них был уже табун покорившихся лошадей, но нужна была им — любой ценой — именно эта, непокорившаяся лошадь.
И они приказали зажечь огонь с четырех сторон болота, в камышах которого укрылась Белая грива. Пламя со всех сторон охватило одиноко мечущуюся лошадь. Но вот в горящих камышах появился Фолько, который заметил дым и услышал отчаянное ржание лошади. Он вскочил на ее спину — на этот раз она позволила ему это — и вывел её из пламени.
Всадники мчались вслед им и загнали Фолько и Белую гриву к берегу Роны — реки, впадающей в море. Они надеялись, что здесь–то и поймают лошадь, здесь–то и одержат над ней победу. Закон жизни — борьба, и в борьбе людей с лошадью люди победили. А над рекой носились чайки, и все дышало свободой, все манило к свободе. И Белая грива с Фолько предпочли броситься в Рону, чем быть пойманными манадьерами. И плавный ритм волн, белые чайки, вихри водяной пыли, синхронные с волнами движения лошади — это была жизнь природы, свободная, нескованная, извечная и необходимая жизнь. Всплески волн. Вихри брызг. Движения лошади. Серые, черные, белые тона природы. «Они поплывут долго, долго — говорил голос за кадром. — И Белая грива, наделенная большой силой, унесет Фолько к тому чудесному острову, где дети и лошади — всегда друзья».
Быть может, в самом фильме дружба между Фолько и Белой гривой осталась больше как желание, нежели осуществление. Слишком мало пришлось на ее долю. Ритм фильма, ритм кадров определился ритмами погони, ритмами борьбы, ритмами бега табуна. Этот ритм, то свободный и гибкий, то стремительный и взвинченный, не замедлился даже на одно мгновение. Несколько спокойных и созерцательных секунд появились только в мечте — а в жизни не произошло долгого и сложного процесса, когда отдают друг другу душу — и становятся друзьями.
Как это было в «Биме», как это будет в «Красном шаре», в «Белой гриве» ребенку не хватало не просто дружбы, друга. Ему не хватало сказки. И потому так естественно возникал другой герой. Если бы он был ребенком, была бы дружба, но не было бы сказки. Другим героем — воплощением того, о чем мечтал Фолько, — стала для него лошадь Белая грива.
Правда, Белая грива не знала вначале Фолько, не стремилась к нему. Её история началась отдельно от Фолько. Она пришла не из сказки. Она просто из другого, вольного, свободного мира, который в этом фильме воспринимается как сказочный. Но только в «Красном шаре» мечта о сказке найдет свое высокое воплощение: Красный шар весь из сказки, перефразируя Экзюпери, можно будет сказать — он пришел из сказки как из страны. Белая грива пришла из степей Камарга и вначале не делала различия между манадьерами и Фолько. Она не могла допустить, чтобы человек, пусть даже ребенок, обуздал ее. Но Фолько боролся за дружбу, и тут–то — не в событиях, а в отношениях — начиналась сказка: здесь человеческое чувство мало–помалу превращалось в чувство волшебное.