Album Romanum: коллекция переводов

Предлагаемая читателю поэтическая антология составлялась мною в течение десяти лет. Все это время я не был связан ни издательским заказом, ни каким-либо другим внешним стимулом, вынуждающим порой переводчика работать не из любви, а по расчету. Ни разу не изменил я своему принципу — браться за перевод стихотворения лишь тогда, когда оно меня чем-то поразило, восхитило или растрогало.

Переводить стихи знаменитых поэтов можно лишь от большого смирения (на какое, впрочем, способны лишь те, кто познал великую гордыню). Очень часто интерпретатору грозит искушение оставить на поэтической версии отпечаток своей переводческой

индивидуальности, и очень редко, увы, он способен устоять перед этим соблазном. В результате мы, сами того не ведая, получаем порой представление о зарубежной поэтической классике по стилистически креолизированным переводам-гибридам, пусть даже и безупречным в плане версификационной техники. Существует целая переводческая школа, определяющая эту тенденцию, толкующая об индивидуальном стиле переводчика и защищающая сомнительный принцип «а я так вижу!».

Мне кажется, переводческий акт несовместим с желанием самовыразиться, хотя на практике это происходит довольно часто. В искусстве существуют такие области, где самовыражение просто неуместно, а иногда и кощунственно. Разве возможно оно, например, в иконописи? К такой области, по-моему, относится и стихотворный перевод. Я считаю, что стилистически креолизированная версия исторически обречена — она посягает на культурные инварианты и ведет к знаковой спутанности, а без стабильных ориентиров в искусстве невозможна и традиция. Индивидуальный стиль великого поэта и есть такой ориентир. Воссоздать его в переводе — моя мечта.

Общепризнанно — ни в одном другом языке нет такого конкурса поэтических переводов, как в русском. Этому способствовали не только известные достоинства русского языка, но и принципиальный подход к стихотворному переводу, которым русская поэтическая традиция отличается от, например, западноевропейской. Поль Валери, имея в виду именно французскую традицию переложения стихов, игнорирующую передачу метра, рифмы, мелодии, звукозаписи подлинника, сравнил переводы великих поэтов с архитектурными чертежами, которые могут быть превосходными, но за которыми неразличимы сами дворцы, здания, храмы. Им недостает третьего измерения, которое превратило бы их из созданий мыслимых в зримые. С самого начала русская традиция поэтического перевода такой путь отвергла. Но стремление сохранить в переводе «третье измерение» оригинала зачастую влечет за собой такую трансформацию поэтического смысла, которая грозит превратить окончательную версию в другое стихотворение. Борьба за точность воссоздания и порождает множественность переводов.

А возможна ли трансформация без искажения? Теория перевода еще не дала безусловно положительного ответа на этот вопрос, хотя некоторые переводчики, в том числе и автор этих строк, не исключают такую возможность. Свою позицию я попытался обосновать теоретически [1] и практически — многие переводы, включенные в эту коллекцию, я предлагаю рассмотреть в качестве иллюстраций, демонстрирующих научную состоятельность породившего их метода.

Измученный Катулл, не городи вздора, Ведь то, что потерял, то обретать поздно, Слепило в небесах тебя тогда солнце, Когда ты прибегал, куда она скажет. Ее любили мы, как никого в мире, В забавах там провел ты с ней почти вечность, Желанных для тебя, приятных ей тоже, Слепило в небесах тебя тогда солнце! Теперь ты ей постыл. Так будь и ты гордым, Не смей бежать вослед, страдать не смей тоже. Решение прими, стерпеть сумей горе, Любимая, прощай! Катулл теперь твердый, Не спросит о тебе, тебя пройдет мимо, Но будем мы страдать, одни во всем мире! Жестокая, ответь, что ждет тебя в жизни? Кто вспомнит о тебе, кто обожать станет? Кого теперь любить, кому кусать губы? А ты, Катулл, терпи. Попробуй стать твердым. Мой Фабулл, коли ты здоров, дружище, Приходи ко мне завтра отобедать. Да с собой прихвати еды получше, Да вина, да смазливую девчонку, Будь веселым ты к тому же. То-то славно Посидим мы с тобой! А у Катулла Кошелек, право, полон пауками. И взамен ты получишь только дружбу. Или вот еще что: я ароматом Угощу тебя, тем, что подарила Милой Лесбии добрая Венера. Раз понюхаешь — взмолишься, чтоб боги В нос всего тебя тотчас превратили! Ты судьбу не пытай, верить грешно, О, Левконоя, в то, Что тебе, а что мне жребий сулит, И вавилонских книг Не читай все равно. Лучше терпи, Что б ни послал нам рок. То ли тысячу зим мы проживем, То ли всего одну, Ту, что яростью волн гулко стучит В этот гранитный брег. Будь разумной, прошу, вина цеди, Явь предпочти мечте. Жизнь течет, и пока мы говорим, Хмуро бегут часы. День летящий лови, меньше всего Думай о том, что ждет. Должна же где-то быть граница Моим несчастиям? Бог весть. Уже невзгод моих не счесть, Во всем успел я усомниться. Когда я выяснил, что есть На свете истины крупица, То все мне, надо ж так случиться, Уже успело надоесть. И все же Истина нетленной Пребудет вечно во вселенной, Ее не видит лишь глупец. Вот и осталось мне на свете Еще поплакать, и — конец. А перед Богом все в ответе… Как истерзанный зверь, что ревет от позора На железной цепи, разъяренный жарой, Пусть другие свой срам оголят пред тобой, О циничная чернь, о продажная свора! Дабы вызвать твой рык или радостный вой, Чтобы вспыхнул огонь отупелого взора, Пусть звереет другой от глумливого вздора, Рвет сияющий плащ перед хищной толпой! Лучше имя мое пусть забудут отныне, Лучше пусть я умру в молчаливой гордыне, Но тебе не продам этой пьяной тоски! Не предам красоту поруганью урода, Не пойду танцевать в балаган под плевки Проституток твоих и похабного сброда!