Album Romanum: коллекция переводов

Борхес Хорхе Луис

* * *

Тебе мой гордый стих! Коль с именем моим К брегам иных эпох, к благословенным склонам Он счастливо дойдет, гонимый Аквилоном, На белых парусах, как чудный серафим! Потомкам о тебе напомнит мерный ритм, Унылый, как тамтам. Ты, жившая когда-то, В читательских умах останешься распята, Повиснув на цепях моих волшебных рифм. Проклятая, пойми, что в этом мире пошлом Никто и никогда, ни в будущем, ни в прошлом Тебя бы не вознес над смертною толпой! Бронзоволикий бог, немое изваянье, Сей мир поправшее бесплотною стопой, В агатах глаз твоих победное сиянье!

* * *

О, что нам ей сказать, душа моя, сегодня, Найдешь ли ты теперь высокие слова Для той, на чьем челе печать лежит господня, Для той, что дарит свет, которым ты жива? Мы скажем: «Пред тобой все сущее греховно, Святая, помолись когда-нибудь за нас, Ты пахнешь ангелом и плоть твоя духовна, Мы славим чудный свет твоих пречистых глаз!» На улице, в толпе, где гам и мельтешенье, Взывает к страждущим, что жаждут утешенья, Твой Призрак, сотканный из ясного огня: «Вселенная

любви воистину бездонна! Любите же добро! Послушайте меня!» О ангел ласковый, о муза, о Мадонна!

Гармония вечера

Померк алтарь небес, и в час богослуженья Торжественно зажглись кадильницы-цветы, Сквозь звуки аромат плывет из темноты, Меланхоличный вальс и томное круженье. Торжественно зажглись тяжелые цветы, И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье, Меланхоличный вальс и томное круженье, Как много в небесах печальной доброты. И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье, А в робком сердце страх бездонной пустоты, Как много в небесах печальной доброты, Где тонет хладный диск в кровавом изверженье. А в робком сердце страх бездонной пустоты, Былого алый свет собрал все отраженья, Где тонет хладный диск в кровавом изверженье: Во мне блестит фиал, где спят твои мечты.

Приглашение к путешествию^{5}

О сестра, давай Умчимся в тот край, Где бесконечно блаженство, Край волшебных грез, Где не будет слез, Где все, как ты, совершенство! Солнца влажный блеск И каналов плеск, И черный плен глаз коварных Оплели мой ум Обаяньем дум, Таинственных и лучезарных! Край, где царит чистота, Мир, свет и красота! Там пышный покров Из пестрых ковров Наши украсит покои, Там всюду цветы Неземной красоты Расставлены нежной рукою, Там роскошь зал, Глубина зеркал, Прелесть, лоск и сиянье, Там в светлой тиши Все тайны души В едином пребудут слиянье! Там, где царит чистота, Мир, свет и красота! Хочешь — корабли, Что в гавань зашли Из дальних стран, — без промедленья Выполнят сейчас Любой твой приказ И ждут твоего повеленья! А вокруг закат, Золотой каскад, Весь в гиацинтовых отсветах, Город затопил, Который застыл В глазах твоих, счастьем согретых, Там, где царит чистота, Мир, свет и красота!

Парижский сон^{6}

I

Пейзаж чудовищно-прекрасный, Холодный, мертвый, неземной, Мираж бездушный и ужасный Был порожден сегодня мной. Я истребил без снисхожденья В нем все деревья — для того, Чтобы живые насажденья Не безобразили его. Но, сладким мучимый соблазном, Я изощренно сочетал В его строю однообразном Лишь воду, мрамор и металл. Фонтаны, лестницы, аркады, То был роскошный Вавилон, Где в бездну рушились каскады И рдело золото колонн. И, низвергая вал за валом, Весь в бриллиантовом огне, Поток прозрачным покрывалом Скользил по бронзовой стене. Там, где литые колоннады Застыли в зеркале воды, Окаменелые наяды Глядели в мертвые пруды. Там камнем розово-зеленым Свои оправив берега, Текла к пределам отдаленным Искристо-синяя река. Там все являло откровенье, Я мнил немое торжество Зеркал, ослепших на мгновенье От отраженья своего! Там, в вышине, из урн бездонных Срывались в пропасть предо мной Лавины Гангов монотонных Необозримою стеной. Там, жертва собственных экстазов, Впав в упоительный обман, Я взором в бездну из алмазов Обрушил бурный океан! Везде глаза мои встречали Отдохновенье и привет — Там даже черный цвет печали Мне излучал незримый свет. Тот мир ни солнцем, ни луною Не озарялся, ибо в нем Все, что простерлось предо мною, Светилось собственным огнем! Я созерцал свои владенья, Но что за сон приснился мне? О ужас! Все мои виденья Сменялись в мертвой тишине!

II

Открыв глаза, я вдруг проснулся. Но, отрешась от забытья, Я тотчас вновь соприкоснулся С угрюмой прозой бытия. Часы, охрипшие от боя, Уже рекли средину дня, И безразличие тупое Вновь переполнило меня.

Смерть влюбленных^{7}

Мы уснем вдали от забот мятежных Самым кротким сном в самый светлый час, И под томный вальс ароматов нежных Всех времен цветы расцветут для нас. И огнем живым вглубь миров безбрежных Побежит легко, как в последний раз, Бесконечный ряд отражений смежных Между двух зеркал наших ясных глаз. В синей мгле закат догорит, печальный, Мой недвижный взгляд, словно крик прощальный, Твой застывший взор отразит светло, А потом войдет Ангел новой встречи, Он прикроет дверь, и протрет стекло, И засветит вновь в нашей спальне свечи.

Сосредоточение

Ну полно, Боль моя, уймись и будь послушной, Довольно! Отвернись от мерзостей людских. Уж Вечер близится, неся в наш город душный Забвенье — для одних, заботы — для других. Опять на гнусный пир, бессовестный и скучный, Пускай рабы Страстей разнузданных своих, Безумные, бегут толпою малодушной! О Боль моя, дай руку мне, уйдем от них Подальше. Посмотри — в одеждах алых Годы Склонились над водой с балконов небосвода, Вот отблеском косым прощального луча В портале траурном Закат померкнул пышно, И, саван черный свой с Востока волоча, К нам бархатная Ночь спускается неслышно.

Лесбос

Эту землю воспеть повелела мне Муза. Лесбос! Остров любви, где под сенью дерев Поцелуи свежи, словно мякоть арбуза, На невинных устах целомудренных дев, Эту землю воспеть повелела мне Муза. Там срываются вниз поцелуев каскады И летят с высоты, чтобы с ревом упасть В вожделенный провал, как бездумное стадо, И на миг утолить воспаленную страсть, Там срываются вниз поцелуев каскады. Там ничей еще вздох не остался без эха, Рай, где Фрины Харит настигают легко, Где Венера сама среди плясок и смеха Пожалеть бы могла, что она не Сафо, Там ничей еще вздох не остался без эха. Круглый год там трава зелена и упруга, И прозрачна вода, и дубрава густа, Там подругу, смеясь, обнимает подруга, И глядит ей в глаза, и целует в уста, Круглый год там трава зелена и упруга. Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы, Лесбос, царь всех царей, как легка твоя власть, Ты снимаешь запрет на священное право Совершенствовать культ, изощряющий страсть, Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы. Ты умеешь прощать добровольную пытку, Чей оплот нерушим в горделивых сердцах, И низводишь на нет в них любую попытку Обрести благодать на иных небесах, Ты умеешь прощать добровольную пытку. Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет? Твой удел без того непомерно жесток, Даже тысячи солнц иссушить не сумеют Твоих пролитых слез светоносный поток, Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет? О подруги Сафо, нет ни Ада, ни Рая, Так не бойтесь греха, возликуйте же вновь. Ваша вера чиста, как любая другая, И над миром еще посмеется любовь! О подруги Сафо, нет ни Ада, ни Рая. Жрицы тайной любви, по велению долга Я слагаю вам гимн, искупающий грех, Ваш зловещий восторг мне знаком уже долго, В нем сквозь слезы звучит необузданный смех. Я слагаю вам гимн по велению долга. И с тех пор я стою на вершине Левката, Как дозорный солдат, что, вперяя свой взор В неоглядную даль, от зари до заката Провожает мечту в безвозвратный простор, И с тех пор я стою на вершине Левката. Чтоб узнать, всем ли смерть принесет утешенье, В час, когда скорбный диск над волнами застыл, Лег на берег любви, что дарует прощенье, Труп прекрасной Сафо, труп, который уплыл, Чтоб узнать, всем ли смерть принесет утешенье. Прекрасный труп Сафо, любовницы, поэта, Покинувшей скорбей непрочную юдоль! Синий взор сокрушен взором черного цвета, Чей сумеречный круг перечеркнула боль Поруганной Сафо, любовницы, поэта. Сафо, что отдалась на скотское глумленье Надменному самцу, чей похотливый взор Невинную толкнул на клятвопреступленье, Да смоет Океан чудовищный позор Сафо, что отдалась на скотское глумленье! Так славься же в веках, соперница Венеры, Чьей прелестью весь мир подлунный осиян, Пускай ты умерла во имя древней веры, Тобою восхищен великий Океан! Так славься же в веках, соперница Венеры! Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья, И, не внемля хвале, что звучит в его честь, Древний остров любви источает страданье, И возносится ввысь безутешная весть, Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья.

Стефан Малларме

Окна

Как слабый человек, оставленный в больнице Среди постылых стен, подъемлет жадный взор К распятью, что глядит, зевая, как клубится Зловонный фимиам в банальной складке штор, И, в корчах распрямив свое гнилое тело, Он тянется к окну, где буйствует рассвет, Прильнувши лбом к стеклу, впивать оцепенело Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет, И воспаленный рот, изведав скорбь утраты, А прежде юный, пить восторг лазурных струй, И пачкает слюной горячие квадраты, Вонзая в пустоту блаженный поцелуй, И, презирая смрад кадила и елея, И время, что течет бессмысленно и зря, Смотреть через стекло, от радости хмелея, Как медленно встает кровавая заря, Где золотых галер воздушные армады, Как лебеди, плывут по пурпурной реке, Чьи сеют молнии душистые громады С такой беспечностью в лазурном далеке! Так, оскорбясь, душой, погрязшей в липкой мрази, Где жрет само себя, вдыхая смрадный чад, Желанье отыскать ошметки этой грязи И матери вручить, кормящей своих чад. И я припал к окну в бессилии жестоком, Чтоб не смотреть вокруг и, в зеркале стекла, Омытом голубым, как золото, потоком, Узреть и возомнить из грязного угла: Я — Ангел! Я люблю, я жду, я умираю. Пусть стекла будут сном, условностью, мечтой, Что рвется изнутри к возвышенному краю, Как лучезарный нимб, зажженный Красотой! Но тщетно, этот мир сильней. Его уродство Низвергнуло меня в блевотину и гной, И вот, осатанев от мерзости и скотства, Я зажимаю нос перед голубизной! И, выломав кристалл, измученный, теперь я, Как оскверненный монстр, ползу на животе, Чтоб выброситься вниз на крылиях без перьев!^{8} — Рискуя не упасть в бездонной пустоте?

Звонарь^{9}

На заре с колокольни, когда переливы Рассыпаются нежно, как звон хрусталя, Где лопочет младенец и шепчут оливы, И душистые пахнут лавандой поля, Над челом звонаря прянет птица пугливо, Он с лампадой в руке, на латыни скуля, Воспарив на веревке, канючит тоскливо, Еле слышимый гул исступленно хуля! Тот звонарь — это я. Жадной ночью туманной, Оперенный грехом, я звоню в Идеал, Извлекая в ответ, сквозь дрожащий металл, Только хрипы и хлипы из полости странной. Сатана! Но однажды и я утомлюсь, Выну камень из петли — и в ней удавлюсь.