Алеф (CИ)
Шрифт:
– Да, - старик суёт мне на прощанье сухую ладонь и выходит.
– Мила, кто следующий?
– осведомляюсь я у интеркома.
– Мсье Фернен, из Парижа. У нас впервые.
– Он говорит по-английски?
– Конечно. Кстати, в анкете мсье Фернен указал, что его коллекция огромна, и заинтересовать его может только что-нибудь действительно выдающееся.
– Понятно, - я сажусь за стол и раскрываю толстую книгу в чёрном кожаном переплёте - каталог не просто умерших, но тех, кто никогда не жил, чьи имена не были записаны в Книгу Тота.
Разве я совершаю грех? Ведь этих маленьких монстров даже нет в списках людей: их души не покидали Гуф.
Ну, да ладно, вернёмся к работе. Что же может понравиться этому привередливому французу? Пара сросшихся спинами девочек с сохранением всех верхних конечностей? Или сирены, лишённые кистей и глаз? А, может, мальчики с одной на двоих головой?
Вам, наверное, интересно, куда деваются все те тонны младенцев, которые в силу своей заурядности не представляют интереса для мало-мальски стоящей коллекции? Отвечаю: все они отправляются в научно-исследовательские и просветительские центры: медицинские биологические лаборатории, анатомические театры, музеи, больницы и просто школы.
Доктора обожают вскрывать безобразных малюток - они ищут средство для предотвращения подобных явлений и не понимают, что просто-напросто пытаются сделать тысячи людей голодными и подорвать экономику. Но мы не боимся их жалких усилий, потому что, пока за уродство платят, оно не исчезнет. Мёртвые дети кормят миллионы, кто же станет принимать лекарства, отдавая деньги за то, чтобы вместо вознаграждения получить обузу в виде здорового сопляка, который вечно орёт, просит жрать и вообще создаёт кучу проблем?
Процветание нашей индустрии может подорвать только одно - наркотики, алкоголь и сигареты запретят под страхом смертной казни. Но подобного не случится, поскольку сделать это некому.
В самом деле, представьте, что некто решил уничтожить во всём мире танки, истребители и ядерные ракеты. Теперь вообразите, что ему это удалось. Не можете? Я тоже. Так что станки нашей фабрики будут отливать ёмкости, прессы штамповать для них крышки, а насосы откачивать из младенцев кровь, заменяя её формальдегидом.
По правде говоря, видя работу станков, я испытываю возбуждение сродни сексуальному, поэтому иногда нарочно заезжаю на завод полюбоваться отлаженным процессом. В конце концов, создатель имеет право насладиться результатом своего труда.
Итак, я решаю предложить Фернену нечто действительно выдающееся: голландского циклопа с ластами вместо рук, а главное (замрите от восторга!) - с оформившейся радужной оболочкой изумительного зелёного цвета. За такого красавчика я возьму с него тысяч сто, не меньше, даже жалко продавать: его можно было бы сделать талисманом нашей фирмы! Но надо расширять сферу деятельности - ведь во Франции много богатых людей.
Когда мы только начинали, было несколько жалких попыток составить нам конкуренцию, но они лопнули как мыльные пузыри. То, что у нас работают лучшие специалисты, стало ясно всем очень быстро, ибо продукция нашей фабрики не гнила, не расползалась, не воняла, не теряла цвет и сохраняла вид совсем свежего выкидыша. Никто не хочет заплатить большие деньги за новую игрушку, а на следующий день обнаружить, что она превратилась в кучу обломков. Мы сделали ставку на качество и не прогадали. Доверие - то, что составляет в наше время такую редкость - позволило нам обойти всех конкурентов. Большинство коллекционеров знакомо друг с другом, даже если живут в разных концах света. Одинаковые интересы и необычность увлечения объединяют их в своеобразные клубы и сообщества. Существует даже что-то вроде конкуренции: каждый хочет иметь то, чего нет у других. Конечно, людей, которые могут позволить себе подобное соревнование, немного, как и вообще тех, кто увлекается этим своеобразным хобби, ибо естественный материальный ценз не допускает в ряды коллекционеров тех, кто не способен заработать в год больше миллиона.
Клиенты у фирмы нашлись сразу, и не только частные. Несколько стран регулярно пополняют у нас свои музейные экспозиции. Мы, тем не менее, гордимся, что именно в России впервые появилось шоу мёртвых уродцев. Я, разумеется, имею в виду созданную Петром I Кунсткамеру.
Конечно, есть у фирмы и враги. В первую очередь это представители религий. Не проходит и дня, чтобы под окнами моего офиса не устроили демонстрацию в защиту прав детей или ещё чего-нибудь, но обычно к обеду митингующих разгоняет полиция.
Говорят, будто мы дважды приветствуем порок: с одной стороны зарабатывая на нём, а с другой, потакая ему. Но я спрашиваю: что такое порок? По нашему мнению, порок есть не то, что человек делает вопреки мнению других людей, а то, что он совершает с целью вызвать недовольство. Мы же никогда не ставили перед собой подобной задачи, а наоборот, работали, стараясь удовлетворить вкусы собратьев, не могущих сделать этого самостоятельно. Поэтому мы считаем свою деятельность в высшей степени гуманной и общественно полезной.
Разве люди, размахивающие под моими окнами плакатами и выкрикивающие дурацкие лозунги, думают о детях, которых якобы защищают? Нет, в первую очередь, они озабочены демонстрацией своей либеральности, демократичности или гуманности. Они даже не понимают, что младенцы, которых присылают к нам на завод, никогда не стали бы здоровыми ребятишками, бегающими по утрам в школу. Это мы, наши банковские счета и ревущие станки, день и ночь перегоняющие формальдегид и спирт, спровоцировали их появление - не как потомства, а именно как товара. Их родители скидывали одежду и сбивали простыни только с одной целью - заработать! Вовсе не милых ангелочков представляли они, кончая в угаре алкоголя и дури, а деньги, хрустящие, пахнущие свежей типографской краской деньги - единственное, что чего-то стоит на этом свете!
Журналисты пишут, будто мы платим за смерть, моих детей дразнят в школе труповозами, ненормальные постоянно присылают мне угрозы, проповедники не устают поминать меня в обличающих проповедях, но я на всё отвечаю одно:
– Отвалите! Не мешайте строить мир достатка и процветания!
При виде необычного циклопа Фернен приходит в восторг. Он выкладывает сто тысяч, не торгуясь, а потом спрашивает, нет ли у нас олигофренов - ими очень интересуется один его большой друг в Париже.