Алеф
Шрифт:
Мои молитвы услышаны. Я просил Господа наполнить сердце инквизитора милосердием и терпением и чтобы он не отправлял ее на колесо. Никто еще не смог выдержать пытки на колесе, применяемой лишь в тех случаях, когда вина преступника не вызывает сомнений. Пока ни одну из четырех девушек, представших перед судом, не подвергли этому испытанию, во время которого жертву привязывают к раме колеса, утыканного гвоздями и с раскаленными угольями. Когда колесо поворачивают, человеческая плоть превращается в обожженное, изодранное месиво.
– Принесите ложе.
Да, мои молитвы услышаны. Один из стражников
Девушка пытается бежать, хоть и понимает, что это невозможно. Она мечется по комнате, бросается на каменные стены, бьется в запертую дверь. Несмотря на холод, на теле ее сверкают бисеринки пота. Она не вопит, как другие, и лишь пытается вырваться. Наконец стражники хватают ее и тащат на место, беззастенчиво касаясь маленьких грудей и поросшего курчавым волосом лона.
В комнату вносят деревянное ложе, сработанное в Голландии по заказу святой инквизиции и рекомендованное к применению уже в нескольких странах. Ложе устанавливают прямо перед столом и укладывают на него молчаливо сопротивляющуюся девушку. Ей раздвигают ноги и зажимают специальным креплением лодыжки, а руки закидывают за голову и привязывают к рычагу.
– Позвольте мне повернуть рычаг, – вырывается у меня.
Инквизитора моя просьба не удивляет. Обычно это делают солдаты, но эти варвары могут порвать ей мышцы, и потом, мне уже доверяли рычаг, когда пытали других девушек.
– Хорошо.
Я подхожу к ложу и берусь за деревянную рукоять. Зрители за столом невольно подаются вперед. Распятая на ложе нагая девушка чиста, как ангел, и прекрасна, словно дьявольское наваждение. Сатана искушает меня. Нынче же вечером я изгоню его из своего тела кнутом, но сейчас я должен быть здесь, чтобы защитить ее, закрыть собой от скользких взглядов и похотливых ухмылок.
– Именем Господа нашего изыди!
Воззвав к дьяволу, я непроизвольно нажимаю на рычаг, и позвоночник девушки выгибается дугой. Она с трудом сдерживает стон. Я немного отпускаю рычаг и ослабляю веревки.
Я непрерывно молюсь про себя, прошу Господа явить Свою милость. Когда тело минует первый порог боли, дух крепнет, обычные желания теряют свою силу, и человек очищается. Страдания проистекают от желаний, не от боли.
Я стараюсь говорить как можно мягче и убедительнее:
– Подруги тебе все рассказали, верно? Когда я поверну рычаг до конца, он вывихнет тебе руки, выломает плечевые суставы, порвет кожу. Не заставляй меня заходить так далеко. Признай свою вину, как это сделали остальные. Инквизитор отпустит тебе грехи, на тебя наложат епитимью, ты вернешься домой, и все пойдет как прежде. Святая инквизиция еще долго не вернется в наш город.
Произнося эту тираду, я украдкой поглядываю на писца, дабы убедиться, что он записал ее слово в слово, для будущего.
– Да, я признаюсь. Скажите, в чем мои грехи, и я в них покаюсь.
Я поворачиваю рычаг, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы она закричала от боли. Прошу, не заставляй меня идти дальше, прошу, помоги мне и признайся наконец.
– Я не могу сказать, в чем заключаются твои грехи. Даже если они мне известны, ты сама должна признаться в них.
Девушка начинает говорить то, мы хотим услышать, избавляя себя от пытки и обрекая на смерть. Тут я бессилен.
– Полегче, – велит мне инквизитор. – Дай нам расслышать, что она говорит. Отпусти рычаг.
И обращаясь к остальным, объявляет:
– Мы все свидетели. Церковь требует смерти через огонь для таких жертв дьявольских козней.
Нет! Я хочу сказать ей, чтобы она замолчала, но все смотрят сейчас на меня.
– У суда нет возражений, – говорит один из судей.
Девушка слышала приговор. Она понимает, что все кончено. Впервые с тех пор, как она переступила порог ужасной комнаты, в ее глазах разгорается поистине дьявольский огонь.
– Я признаюсь во всех смертных грехах. В своих грезах я принимала у себя в спальне мужчин и дарила им нечестивые поцелуи. Одним из них был ты, и я желала тебя. Я вместе со своими подругами вызывала души мертвецов, чтобы спросить у них, выйду ли я за любимого, о котором мечтала дни и ночи.
Она кивает в мою сторону.
– Я мечтала выйти за тебя. Я ждала тебя всегда, была на все готова, лишь бы отвратить тебя от стези монаха. А потом сожгла все свои письма и дневники, потому что речь в них шла об одном-единственном человеке, который был добр ко мне и которого я полюбила всем сердцем. Этот человек ты...
Я давлю на рычаг. Девушка захлебывается криком и теряет сознание. Ее белая кожа покрыта бисеринками пота. Стража собирается плеснуть на нее водой, чтобы привести в чувство и продолжить пытку, но инквизитор их останавливает.
– Не нужно. Суд слышал достаточно. Наденьте на нее рубаху и отнесите в камеру.
Стражники уносят бесчувственное тело, на ходу подобрав с пола голубую сорочку. Инквизитор обращается к жестокосердным людям, сидящим с ним за столом.
– Господа, я жду ваших подписей под приговором, если, конечно, кто-либо из вас не пожелает высказаться в ее защиту. В таком случае дело будет пересмотрено.
Все взгляды устремляются на меня, одни – в надежде, что я ничего не скажу, другие – что спасу ее, ведь она сама признала, что я лучше всех ее знаю.
Зачем ей понадобилось все это говорить? Зачем она пробудила во мне чувства, которые я с таким трудом преодолел, решив уйти от мира и посвятить себя Богу? Почему не дала мне спасти ей жизнь? Если я вступлюсь за нее сейчас, завтра весь город станет говорить, что я так поступил, потому что мы любовники. Моя репутация будет запятнана, а карьера погублена.
– Святая Церковь готова явить свое милосердие, если в защиту осужденной будет подан хоть один голос.
Я не единственный из присутствующих, кто знает ее родителей. Одни зависят от них, другие числятся в их должниках, третьи просто завидуют. Но никто не решается проронить хоть единое слово.
– Должен ли я объявить процесс завершенным?
Инквизитор, столь образованный и набожный, словно только и ждет, чтобы я наконец вмешался. Ведь она только что во всеуслышание призналась мне в любви.