Александр Грин
Шрифт:
Калицкая переживала в ту пору тяжелые времена. В начале тридцатых годов у нее испортились отношения с мужем, мрачным, замкнутым человеком, она думала от него уйти и спрашивала в письмах у Нины Николаевны, можно ли купить в Старом Крыму недорогой дом и в нем поселиться, легко ли найти работу. Они подробно обсуждали этот вопрос, мечтали, прикидывали, но, как ни трудно приходилось Вере Павловне с Казимиром Петровичем, она так и не ушла от него. Отчасти потому, что остававшаяся с мужем до конца Нина Грин была ей примером.
А сама Нина Николаевна в 1934 году, поддавшись уговорам матери, вышла замуж за врача-фтизиатра Петра Ивановича Нания, лечившего Грина в последний год его жизни. Это известие очень огорчило литературоведа Владимира Смиренского, полагавшего, что вдова Грина должна хранить память о своем муже и никому
Однако счастья третий брак Нине Николаевне не принес. Жена Ивана Алексеевича Новикова, Ольга Максимилиановна, та самая, что писала в страшном августе 1931-го под диктовку письмо Грина, когда тот был не в состоянии водить рукой, позднее вспоминала:
«В 1936 году я приехала в Старый Крым. Нина Николаевна мне очень обрадовалась, но сама она стала какой-то другой, погасшей. Не было прежней Фрези Грант, которую мы так любили. Сама она это хорошо понимала. „Я очень переменилась, Машенька, – грустно сказала она, когда мы с ней пошли на кладбище, – и я знаю это. Того, что было с Александром Степановичем, не повторится. Тогда я не ходила, а летала, помните? Ненавижу себя такую, как сейчас. Стараюсь жить этой чужой мне жизнью, а не получается. Словно это и не я“». [565]
565
Цит. по: Первова Ю.Воспоминания об Александре Грине. С. 18.
Все чаще и чаще она возвращалась мыслями к Грину. Еще в 1932 году, полтора месяца спустя после смерти Александра Степановича, она сообщила Новиковым о своем желании написать биографию Грина:
«Если удастся, сама попробую написать, не удастся – попрошу кого-либо, но хочу это сделать при жизни, а то на А. С. так много лишнего лежит, что только я могу разобраться в этом; об этом лишнем мы с А. С. часто говорили. Буду собирать все – и белое, и черное, чтобы вышел не только мой человек, но и вообще человек». [566]
566
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 86.
А в 1938 году писала критику Корнелию Зелинскому:
«Вся моя человеческая жизнь оправдана одиннадцатью годами жизни с Александром Степановичем. За шесть лет после его смерти я, конечно, невероятно изменилась, душевно постарела, погрубела, но знак А. С. всегда останется на моем существе. И, как бы ни была трудна мне жизнь с ним, она была прекрасна». [567]
Нина Николаевна призывала Веру Павловну делать эту работу вдвоем: она бы написала свою часть воспоминаний, а Калицкая – свою, но Вера Павловна долго отказывалась. По таинственным законам человеческой души с годами образ Грина не просветлялся, но становился в ее памяти более темным и отталкивающим.
567
Цит. по: Тарасенко Н.Дом Грина. С. 87.
«Вспоминала, как когда мы приезжали в Ленинград и мы пустились в воспоминания, кончилось это Вашими, да, кажется, и моими слезами, так это все было надрывно». [568]
«Писать об А. С. в радужных красках я не могу; чем больше я о нем думала, тем труднее мне изобразить его положительным типом. Слава Богу, в молодости, когда я с ним жила, я его не совсем знала, очень многого не понимала и потому могла как-то мириться и жить, а теперь образ его кажется мне и трагическим, и страшным, а хорошее в нем только искрами. Блеснет и потухнет». [569] А в другом письме добавила: «Поистине это был человек, про которого можно сказать словами Достоевского: „Бог с чертом борются, и место битвы – сердца людей“».
568
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 2. Ед. хр. 44.
569
Там же.
Год спустя она все же написала воспоминания, отослала их Нине Николаевне, и это едва не привело к разрыву между двумя женщинами. Нина Николаевна была огорчена, оскорблена, защищала Грина и обвиняла Веру Павловну в том, что воспоминания написаны «по-бабьи». Калицкая отвечала:
«Я уже Вам раньше писала, что относилась к Вам как к сестре. Вытекало это из такого понимания наших отношений: и Вы, и я несем одинаково тяжелый крест, прожив с А. С. Разница только в том, что я помогала А. С. встать на ноги, а Вы были идеальной женой для состоявшегося писателя и всячески облегчали его кончину. Я думала, что общий „крест“ нас роднит. Но из Вашего письма я поняла, что все это неверно. Если на всю жизнь согрел Вас А. С., дал Вам такой большой запас счастья, что его хватит до смерти, то жизнь с ним уже не „крест“, а все мои построения были на песке. Если здоровый больного не разумеет, то и счастливый – несчастливого.
Вы, Нина Николаевна, наших отношений с А. С. по-настоящему не знаете, так как вообще отношения между мужем и женой знают только эти два человека. Огорчить Вас своими воспоминаниями я отнюдь не хотела, даже не подозревала, что это может случиться…
Ведь я и 1/4 правды об А. С-че не написала. Сделала это в память о любви к нему, по-своему жалея, а Вы считаете, что я очернила его! Вам посчастливилось никогда не увидеть одного из многих ликов А. С-ча страшного, потому Вы так меня строго и судите… Вам он говорит: „она меня никогда не понимала“, а мне в последний свой приезд: „как ты могла спускать мне все, что я вытворял: ведь меня бить было надо“». [570]
570
Там же.
Но судила Нина Николаевна Веру Павловну не только за изображение неприглядных сторон человеческого поведения Грина. Каково было ей читать такие нравоучительные, перечеркивающие его творческий, писательский путь пассажи из литературоведческой статьи Калицкой: «Грин не мог не понимать, что писатель только тогда становится „властителем дум“, когда сливается с жизнью людских истоков, болеет их горем, радуется их радостям и отвечает так или иначе на запросы жизни. Он подходил к такому пониманию, медленно нащупывая „дело, которое могло бы заполнить жизнь“, и, конечно, нашел бы это дело в „литературе, сливающейся с жизнью“, если б не дурная наследственность, беспризорная юность и разгул не погубили бы его преждевременно и не истощили бы еще за несколько лет до смерти». [571]
571
Там же.
После этого в их переписке наступил перерыв. Только полгода спустя Нина Николаевна написала Вере Павловне примирительное письмо, и та так же примирительно отвечала: «Я понимаю, что писать об А. С. надо как можно мягче и осторожнее. У меня всегда было чувство контакта с умершими, есть оно и с А. С. И надо быть с ним в мире. Простите за эту мистику, но я думаю, что она Вам понятна». [572]
А между тем Грина, хоть и со скрипом, издавали. В 1933 году вышли в «Красной нови» с предисловием Мариэтты Шагинян рассказы, которые он напрасно пытался опубликовать при жизни. На издании книг Грина настаивали многие признанные советские писатели и поэты: Олеша, Паустовский, Леонов, Малышкин, Огнев, Багрицкий.
572
Там же.