Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870).
Шрифт:
Морни доверительно сообщал об этом в письмах к своей русской приятельнице, княгине Дарье Христофоровне Дивен, проживавшей в
Париже, где в ее доме, превращенном в светский салон, собирался цвет французского политического бомонда [134] . Одновременно он писал княгине Дивен, что император Наполеон «в глубине души никогда не хотел войны и никогда в нее не верил» [135] , но что на него оказывалось мощное давление, изменившее его первоначальные намерения. «Увы, – сокрушенно писал Морни 12 марта 1854 г. Дарье Христофоровне, – я уже не верю, что можно еще что-то сделать, чтобы помешать войне» [136] .
134
См. о ней: Таныиина Н.П.
135
Au temps de la Guerre de Crimee. Correspondance inedite du comte de Morny et de la princesse de Lieven // La Revue des Deux Mondes. 1966, 1-er fevrier. P.P. 229, 331.
136
Ibid. P. 330.
Действительно, миролюбивые призывы Морни на этот раз не были услышаны Наполеоном. Разгром русской эскадрой в Синопском морском сражении 30 ноября 1854 г. основных сил турецкого флота поставил Порту на грань поражения, чего не могли допустить ни Англия, ни Франция. В начале января 1854 г. в Черное море вошел объединенный франко-британский флот, что стало прелюдией к разрыву отношений Петербурга с Парижем и Лондоном (27 февраля). А месяц спустя, 28 марта 1854 г., Франция вслед за Великобританией объявила России войну. С того момента, как заговорили пушки, Морни, как истинный патриот своего отечества, тактично замолчал в ожидании лучших времен.
Со времени отставки с поста министра внутренних дел 22 января 1852 г. он много времени уделял решению личных материальных проблем, в полной мере используя свое привилегированное положение при дворе. Когда барон Османн, префект департамента Сена, приступит к перестройке Парижа, Морни, пользуясь своим влиянием, начнет заранее скупать предназначенные для сноса дома и даже целые кварталы, чтобы затем перепродать землю с огромной прибылью. Он приобретет и приведет в порядок старинный замок с прилегающей территорией в районе Лализолль в Оверни, где станет принимать своих друзей – музыкантов и литераторов. Чаще других у него гостит Жак Оффенбах. Личным секретарем у Морни одно время будет работать начинающий писатель Альфонс Доде. Впоследствии он выведет своего патрона в образе герцога де Мора в романе «Набоб», а Эмиль Золя возьмет Морни как прототип графа де Марен в романе «Его превосходительство Эжен Ругон».
Отсюда, из овернской глуши, Морни продолжает дружескую переписку с княгиней Ливен, находившейся с началом войны в Брюсселе и мечтавшей вернуться в Париж [137] . «Я стал настоящим деревенским жителем, – писал он ей 30 сентября 1854 г. – На мне огромные башмаки, одежда из холстины, соломенная шляпа. Я думаю теперь лишь о том, что меня окружает – о яйцах, о баранах… Живу я среди лесов и занимаюсь строительством фермы: составил план замка, с террасами, садами и т. д. Я не думаю больше о политике, газеты читаю с безразличием и скукой. Не забываю я только о Вас, моя дорогая княгиня. Два Ваших письма, которые я здесь получил, доставили мне несравненное удовольствие. Ибо ничто так не согревает мое сердце, как желание быть Вам хоть чем-то полезным. Надеюсь, что по моем возвращении [в Париж] я сделаю для Вас что-то большее» [138] .
137
В конце марта 1854 г., уже после разрыва дипломатических отношений между Петербургом и Парижем, граф де Морни, навестит свою приятельницу в Брюсселе, подчеркнув тем самым, что, вопреки обстоятельствам, остается ее верным другом.
138
Au temps de la Guerre de Crimee. Correspondance inedite du comte de Morny et de la princesse de Lieven // La Revue des Deux Mondes. 1966, 1-er fevrier. P. 344. Морни имел в виду получить у императора разрешение для княгини Ливен вернуться в Париж, чего она страстно желала и о чем неоднократно его просила. Настойчивые ходатайства Морни в конечном счете увенчаются успехом, несмотря на активное противодействие главы британского кабинета лорда Пальмерстона, считавшего, видимо, Дарью Христофоровну шпионкой Николая I. 1 января 1855 г. княгиня Ливен вернется в Париж. См. об этом: Танъшина Н.П. Указ. соч. С. 271–276.
Видимо, Мории уже знал о намерении императора вернуть его к активному участию в государственных делах. Действительно, 12 ноября 1854 г. граф де Мории, которого Наполеон III, то ли в шутку, то ли всерьез, называл неисправимым орлеанистом, был назначен председателем Законодательного корпуса, т. е. нижней палаты парламента Второй империи.
С этого момента Мории вновь становится непременным участником принятия важнейших государственных решений. Наполеон консультируется с ним по всем вопросам внутренней и внешней политики, хотя и не всегда разделяет его точку зрения. Как уже говорилось, в марте 1854 г. император не внял доводам Морни, предостерегавшего
Кстати, о русофильстве Морни. В какой степени о нем можно (и можно ли) говорить всерьез?
Трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Скорее всего, истоки проросийских настроений у сводного брата императора французов следует искать в неприятии им курса на безоговорочное следование в фарватере британской внешней политики, характерное для Франции со времен Июльской монархии. Будучи тогда сторонником Франсуа Гизо (недаром Наполеон III, как бы в шутку, называл своего брата орлеанистом), Морни тем не менее, не одобрял проводимой министром иностранных дел Луи-Филиппа линии на достижение «сердечного согласия» с Великобританией. Морни полагал, что такое «согласие» в большей степени выгодно Лондону, нежели Парижу, чьи интересы нередко приносятся в жертву британским.
Вторая империя в значительной степени унаследовала традицию тесного взаимодействия с сент-джеймским кабинетом, что наиболее ярко проявилось в период обострения Восточного кризиса в 1853 г. Активными приверженцами этого курса в ближайшем окружении Наполеона III были императрица Евгения, министр иностранных дел Э. Друэн де Люис и министр внутренних дел В. де Персиньи. Именно они подталкивали императора французов к войне с Россией, вопреки предостережениям «пацифиста» Морни, который считал, что на Востоке Франция будет воевать не за свои, а за британские интересы.
Женевьева Жилль, публикатор переписки Морни с княгиней Ливен, называет его «убежденным англофобом» [139] . Если даже это определение и слишком категорично, то оно все же не лишено оснований. Опасаясь чрезмерного усиления Англии, Морни видел в России реальный противовес британскому влиянию, становившемуся опасным для интересов Франции. При этом, надо сказать, Морни накануне Крымской войны явно находился во власти преувеличенных представлений о военной мощи России, равно как и под обаянием внушительной фигуры Николая I, которого он считал единственным арбитром в Европе. Поэтому беспрепятственная высадка франко-британского экспедиционного корпуса в Крыму и последовавшая серия неудач русской армии явились для него полной неожиданностью и даже потрясением. В письме княгине Ливен от 30 сентября 1854 г. он признается, что все это для него «необъяснимо» и «невероятно» [140] . Но даже после падения Севастополя, уже не сомневаясь в поражении России, Морни тем не менее не изменил свой взгляд на нее, как на желательного партнера Франции.
139
Au temps de la Guerre de Crimee. Correspondance inedite du comte de Morny et de la princesse de Lieven // La Revue des Deux Mondes. 1966, 1-er fevrier. P. 228.
140
Ibid. P. 344.
Трудно сказать, были ли у него накануне и в период Крымской войны какие-то иные, кроме сугубо политических, мотивы доброжелательного отношения к России, – ничто, казалось бы, об этом не свидетельствует, – но все его дальнейшие действия подтверждают, что недаром в окружении Наполеона III он слыл последовательным русофилом.
Когда в Париже открылся мирный конгресс, Мории, оставаясь за кулисами переговоров, оказывал, как мог, поддержку графу Орлову и барону Бруннову. Поэтому никто в Париже не удивился, когда император Наполеон принял решение направить послом в Россию именно графа де Мории. «Ореол вокруг его происхождения, непринужденность и очаровательность манер, тонкий вкус, глубокое знание человеческой природы, умение нравиться и с блеском подать себя; Мории обладал редким сочетанием всех качеств, необходимых для исполнения той блестящей и трудной роли, которую ему предстояло сыграть», – отмечал французский историк Франсуа Шарль-Ру [141] .
141
Charles-Roux F. Alexandre II, Gortchakoff et Napol'eon III. 2-me ed. P., 1913. p. 110–111.
Разумеется, столь высокий уровень посла был в полной мере оценен в Петербурге – как самим императором Александром, так и новым главой его дипломатии князем А.М. Горчаковым. Последний, как уже говорилось, заочно был знаком с Мории. Будучи посланником при венском дворе, Горчаков поддерживал с ним конфиденциальную переписку в целях скорейшего прекращения войны. Теперь им предстояло открыть новую главу в отношениях России и Франции. Одним словом, в Петербурге с очевидным интересом ожидали приезда Мории.