Александр II, или История трех одиночеств
Шрифт:
Основные положения Сан-Стефанского мирного договора вызвали резкий протест со стороны ведущих европейских держав. Их не устраивало усиление позиций России на Балканах и на Кавказе, «оккупация», по их выражению Болгарии русскими войсками, значительное ослабление Османской империи, которую они рассматривали как противовес «русской экспансии» в Европе. Особые усилия для пересмотра договора проявили Англия и Австро-Венгрия, угрожавшие созданием новой антироссийской военной коалиции. В Петербурге осознавали близость и опасность новой войны. Д. А. Милютин записал в те годы в дневнике: «Англия лезет в драку и, несмотря на нашу уступчивость придумывает все новые предлоги для разрыва». Вести войну против коалиции европейских государств Россия в тот момент не могла в силу многих причин (к примеру, рубль в 1878 году стал стоить 40 копеек), а ее попытки решить дело дипломатическим
Здесь российским дипломатам, прибывшим на конгресс под руководством Горчакова, пришлось столкнуться с сильными противниками, тем более что Петербург явно не угадал с составом делегации. 80-летний Горчаков был к тому времени уже серьезно болен, Убри всегда считался лишь исполнительным чиновником, а Шувалов имел слабое представление о Балканах, да еще и недолюбливал руководителя делегации. Горчаков был настолько немощен, что в день открытия конгресса его внесли в зал на кресле, а в дальнейшем здоровье не всегда позволяло Александру Михайловичу присутствовать на ежедневных заседаниях. Правда, это не помешало ему сделать достаточно важный вывод после первых встреч с Бисмарком и министром иностранных дел Австро-Венгрии Андраши. «Общее впечатление, – писал он Александру II, – вынесенное мною от конгресса, то, что дальнейший расчет на Союз трех императоров есть иллюзия». На полях послания канцлера самодержец сделал пометку: «Это также и мое мнение».
Как это ни обидно, большое влияние на исход Берлинского конгресса оказал роковой промах именно руководителя российской делегации. Престарелый канцлер по ошибке показал премьер-министру Англии Б. Дизраэли секретную карту, разработанную в МИДе, на которой были обозначены максимально возможные территориальные уступки России в пользу Турции. Понятно, что после этого англичане, да и другие участники конгресса, ни на что меньшее уже не хотели соглашаться. В результате территория Болгарии была разделена на Северную и Южную, и независимым от Турции стал только Север. Австро-Венгрия получила право оккупировать Боснию и Герцеговину, а в Закавказье, полностью завоеванном Россией, за ней остались только Каре, Ардаган и Батум. С тяжелым сердцем Горчаков написал императору, что Берлинский конгресс: «... есть самая черная страница в моей биографии». Александр II, желая утешить и поддержать старого канцлера, начертал на полях: «И в моей тоже». Он тем самым как бы разделял вину с главным дипломатом страны, но руководство МИДа с 1879 года понемногу переходило в руки Гирса, нового ставленника императора.
В России решения Берлинского конгресса вызвали бурю негодования. Известный славянофил И. С. Аксаков в речи на заседании Московского славянского комитета сказал, что новый договор есть позорный акт, направленный против России и всех славян. За эту критику деятельности властей Аксаков был на несколько месяцев выслан из Москвы, но в своем мнении оказался далеко не одинок. Консервативный журналист М. Н. Катков также горячо протестовал против раздела Болгарии и, по сути, призывал к войне с Англией. Он, в силу своей близости к наследнику престола, из Москвы выслан не был, но его выступление являлось свидетельством того, что и при дворе были недовольные берлинскими договоренностями. Революционные народники, как и обещали, использовали промахи правительства в пропагандистских целях, называя Берлинский трактат еще одним свидетельством неспособности нынешней власти решать не только внутренние, но и внешнеполитические проблемы и призывая к ее свержению.
Хочется надеяться, что непредубежденный читатель понимает, что в сложившихся в конце 1870-х годов условиях решения Берлинского конгресса были единственно возможным компромиссом между ведущими державами континента. Они могли быть лучшими или худшими для России и балканских народов, но их принятие оказалось неизбежным, в ином случае Европу ждала большая война. Теперь нам совершенно ясно, что эти условия не отвращали войну, а закладывали мину замедленного действия, которая взорвалась в августе 1914 года. Читатель понимает и то, что победы русского оружия в 1877-1878 годах дали возможность балканским народам обрести собственную государственность, спасли их от национального и религиозного геноцида. Не стоит забывать и о том, что за освобождение Болгарии Россия заплатила жизнями 21 981 убитых и здоровьем 38 431 раненых солдат и офицеров. Хотелось бы, однако, отметить еще одно обстоятельство, которое обычно ускользает от внимания широкой
Каждый раз при крупных внешнеполитических успехах России ее сначала благодарили и превозносили, а затем начинали считать наследницей того тирана, которого она сокрушила. Так было и со Швецией в начале XVIII века, и с Османской империей в конце XVIII – начале XIX веков, и с Наполеоном Бонапартом в 1812-1816 годах. Иными словами, Российская империя периодически становилась объектом ненависти и для тех сил, которые стремились к революционным переменам в Европе, и для тех государственных деятелей, которые пытались подобных перемен не допустить. Оставим в стороне вопрос о том, имела ли Европа достаточные основания для подобных опасений в отношении Петербурга, но неужели справедливо везде находить одного и того же виноватого? Вряд ли нам или кому-либо другому удастся нащупать в действиях России продуманную и тщательно проводимую в жизнь экспансионистскую тенденцию а рассмотрение каждого отдельного эпизода ее внешней политики на протяжении двух с лишним веков увело бы нас слишком далеко от интересующей темы.
Гораздо важнее то, что речь шла не только о территориальных или конфессиональных спорах. В данном случае вставал вопрос об упадке жизненной силы Запада и уникальной русской жизнеспособности. Причем эту проблему поставила отнюдь не Россия в своем стремлении доказать превосходство над соседями, а европейские мыслители и государственные деятели, пытавшиеся то ли подчеркнуть непреложный, с их точки зрения, факт, то ли указать на грозящую миру беду с Востока. По мнению Запада, эта проблема имеет не только исторический подтекст, но является актуальной и в наши дни. Теория – вещь необычайно интересная, но для нас с вами более важна историческая практика. Не будем переоценивать свои силы – нам все равно не удастся решить вопрос: действительно ли умирает Запад и почему россияне так жизнестойки? А потому вернемся к той проверке жизнестойкости России, которую ей предстояло пройти в последние годы царствования нашего героя.
Общество, общество...
Прежде чем перейти к разговору о непосредственном противостоянии Зимнего дворца и революционеров, попытаемся подвести некоторые общие итоги преобразований 1860-х годов. Тем более что именно этим занялись и современники событий в начале следующего десятилетия, в 1870-х годах. Видимо, тогда для них пришла пора оглянуться на недавнее прошлое и попытаться прогнозировать ближайшее будущее. Не будем уподобляться Ф. И. Тютчеву, который отношение к крестьянской реформе Александра II оценил следующим образом: «Царя должно коробить от похвал. Вероятно, в таких случаях Государь испытывает то же самое, что каждый из нас, когда по ошибке вместо двугривенного дает нищему червонец: нищий рассыпается в благодарностях... отнять у него червонец совестно, а вместе с тем ужасно обидно за свой промах». Оставим на совести поэта злую и совершенно незаслуженную нашим героем издевку, тем более что большинство современников Федора Ивановича были с ним не согласны.
В 1872 году в Петербурге появилась книга «Десять лет реформ 1861-1871». Ее автор, А. А. Головачев, сумел передать те чувства, которые испытывала значительная часть русского образованного общества (а дальше нам придется иметь дело именно с ним) в начале 1870-х годов. Главным, на наш взгляд, являлось то, что после крестьянской каждая новая реформа интересовала и занимала людей меньше предыдущей. Другими словами, общественную активность, поддержку правительственных мероприятий или их неприятие обществом в 1860-1870-х годах не стоит даже сравнивать. «Прежде, – пишет Головачев, – мы замечали всеобщий интерес к вопросам общественной жизни... Серьезные статьи в печати вызывали... суждения в обществе. Правда, суждения эти шли часто и вкривь и вкось, но по крайней мере видно было, что люди старались объяснить себе то, чего не понимали, видно было, что они думали и что думы эти их интересовали. Но вот проходит десять лет, и все изменилось. Людей, которыми руководил бы не личный интерес, а общественная польза, как-то не видать... и даже литература никого не интересует».
В чем же причина столь тревожного для страны и правительства положения? По мнению большинства заинтересованных лиц, главное состояло в попытке «верхов» соединить несоединимое, что, в свою очередь, подрывало авторитет законов. Собственно, иначе не могло быть, поскольку рядом с новыми учреждениями оставались старые, лучшие люди тратили энергию и силы на борьбу с ними и, не выдержав, уходили. Дело попало в руки посредственностей, а это создавало впечатление о несостоятельности реформ, предпринятых правительством.