Александр II
Шрифт:
Кто-то завёл песню:
Ах ты, зимушка, зима…Открылась дверь, ворвался клубок морозный.
– Чё возом едешь?!
Солдат, сменившийся с караула, выбивая зубами дробь, умащивался. Потом зашептал:
– Отче наш, сущий на небесах; да святится имя твоё, да приидет царствие твоё… – Солдат крестится истово. – И прости нам долги наши, яко и мы прощаем должникам нашим…
Саушкин
– Поспать маненько до смены.
Но не успел глаз сомкнуть, как в землянку ввалились подполковник Депрерадович и жандармский офицер. Солдаты вскочили, вытянулись. Жандарм спросил хрипло:
– Кто из вас Саушкин Поликарп?
– Я, ваше благородие!
– С Патронного!
– Так точно!
– Что же ты, сукин сын, со смутьянами знался, в кружке недозволенные речи слушал? Думал, удастся в солдатах от каторги укрыться? Одевайся!
Взял Поликарп пустой вещмешок, усмехнулся невесело:
– Значит, без меня Шипку защищать.
– Не болтай, выходи! – прикрикнул жандарм и толкнул Саушкина к двери…
Увели Поликарпа, зашумели стрелки:
– Вот те раз, всё более помалкивал, а вишь, политический.
– Ошибка вышла.
– Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.
– Может, кто из наших донёс?
– Не, из Петербурга жандарм…
Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.
– Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь, и отправимся Сухова сменять.
А Сухов в пикете совсем околел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался: не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли, отогревались. Пальнут из пушек для острастки – и снова затишье…
Ветер врывался на перевал, валил с ног Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие, и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.
Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза, и как наяву предстало перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он, Сухов, трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала. Под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом… Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».
Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:
– Замёрз!
Разводящий перекрестился:
– Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!
Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезель доложил Радецкому о выполнении приказа.
Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.
Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площадь и улицы.
Штаб Южного отряда ставил перед Домбровским задачу прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливненской группировки врага.
Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, на высоком фундаменте каменными домиками под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После голодной и холодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.
Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт к ошибкам, за которые платят дорогой ценой.
Так произошло и в Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а остриё турецкой стрелы пройдёт через Елену.
Даже сосредоточение турецких войск, о котором доносила конная разведка драгун, оставили без внимания.
Наступление началось ночью. В несколько раз превосходящие силы османов смяли аванпосты драгун и лавой накатились на русские траншеи. С двух сторон турки ворвались в город, кололи и резали сонных солдат.
Дьячков спал и видел сон, будто Поликарп Саушкин на покосе, рубаха белая, потом взялась. Вжикает литовка, сочная трава под косой зеленью брызжет, ложится рядками ровными. Идёт Поликарп в траве по пояс, помахивает литовкой. Увидел Дьячкова, обрадовался:
– Становись, Василий, со мной в ряд, веселей будет.
А Дьячков ему в ответ:
– Нам Шипку велено оборонять.
– Кем?
– Тобой, Поликарп! Аль забыл, когда тебя жандарм уводил?..
Подхватился Дьячков, кругом стрельба, крики. За ружьё – и на улицу. Увидел толпу солдат и полковника Клевезеля. Собрав сотни две стрелков, тот командовал:
– В каре, ребята! Пробиваться штыками!
Турки лезли на них силой несметной. Медленно отходили орловцы, отбивая наскоки османов. Вот уже и последние дома позади. Сулейман-паша послал два табора перекрыть путь отступающим.
Дьячков бился в первой шеренге. Исчезли страх и растерянность. Сначала мелькнула мысль: как такое случилось?
Смерть свою Василий принял достойно. Она пришла к нему, когда прорывались через турецкий заслон и расчищали дорогу уцелевшим в резне севцам, брянцам и спешенным драгунам…