Александр II
Шрифт:
ГЛАВА 2
Братья Узуновы. Вручение знамени ополчению.
У полковника Артамонова. Переправа. Письмо первое.
В Систово. Генерал Гурко. Армия Сулейман-паши
пересекла Мраморное море. Бездеятельность генерала
Криденера.
У подъезда особняка графини Узуновой, что поблизости от Исаакиевского собора, под мелким,
Всю ночь не гасли в окнах особняка огни. Офицеры-измайловцы провожали на театр военных действий братьев Узуновых. Стояна – на Дунай, Василька – в Кавказскую армию. Не в поисках героических поступков покидали братья Петербург, а из-за желания способствовать освобождению Болгарии от турецкого ига и облегчить участь многострадального армянского народа.
Братья – близнецы, друг от друга не отличишь: оба коренастые, крепкие, как грибы боровики, черноволосые, черноглазые, с аккуратно подстриженными усиками. Носили Узуновы в свои двадцать пять лет погоны поручиков, оба были добрыми и службу знали.
Когда война стала реальностью, братья написали императору прошение о переводе их в боевые полки. Прочитав его, царь спросил у флигель-адъютанта:
– Уж не старой ли графини Росицы внуки?
И, услышав «да», добавил:
– Похвально! У поручиков в жилах болгарская кровь, кому как не им освобождать бабкину родину…
Пирушка была шумной, хлопали пробки, и шампанское плескалось через край бокалов. Громкие речи и клятвенные заверения, напутствия и пожелания.
– А помнишь, Стоян, как тебя в корпусе в карцер вместо Василька посадили?
– Друзья, друзья! За наш родной Дворянский полк!
Впоследствии этот полк был переименован в Константинопольский кадетский корпус.
– Генерал Черняев, гордость нашего полка. Слава Черняеву!..
К утру гости разъехались. Опустел, затих особняк. В большой зале братья остались вдвоём.
– Вишь, какая баталия случилась, – Василько указал на разгромленный стол. – Ровно неприятель прошёлся.
Стоян застегнул ворот мундира.
– Я свеж, брат, и голова у меня ясная. Если не возражаешь, пойдём к бабушке, она, поди, заждалась своих беспутных внуков.
Обнявшись, братья направились на половину старой графини.
– Не пойму, Стоян, почему государь нас разлучил: тебя на Дунай, к генералу Столетову, а меня на Кавказ, в Эриванский отряд генерала Тергукасова?
– Сие загадка, и ключ от неё у государя.
– А может, это к лучшему. Ты будешь описывать мне, как идёт война на Балканах, а я о своих походах.
– Ты, Василько, славно придумал. Слушай, брат, – Стоян приостановился. – На прошлом балу у князя Васильчикова обратил я внимание, как ты за Верочкой Кривицкой ухаживал. Уж не влюбился ли?
– Пока нет, но она мне нравится. И кто знает, не уезжай я из Петербурга, может, и сразила бы меня стрела Купидона.
– Верочка славная, только бы с годами не превратилась в свою сварливую маменьку.
Оба рассмеялись.
– А уж мужем помыкает, не доведи Бог, – снова сказал Стоян. – Мыслю, он у неё артикулы выделывает.
– Что и говорить, у такой не токмо артикулы, во фрунт будешь тянуться, – поддержал брата Василько.
В гостиной ровно горели свечи. Со стен строго смотрели на братьев их дальние и близкие предки. От времён Ивана Грозного тянулась родовая ветвь Узуновых, а графский титул жалован им самим Петром Великим за подвиги одного из Узуновых в Полтавской битве, чем в семье несказанно гордились.
С той поры всё мужское поколение в их роду носило офицерскую форму. Известно, что были Узуновы и у генералиссимуса Суворова в Альпах, и у фельдмаршала Кутузова на Бородинском поле. Многие предки братьев сложили голову на поле брани, защищая Россию.
А вот писанные маслом портреты деда и графини Росицы, а с ней рядом отец и мать братьев. Стоян и Василько, по воспоминаниям кормилицы Агафьи, в мать удались. Графиня Росица об умерших говорила неохотно и скупо: «Живые о живом думают», – когда братья просили рассказать им о родителях.
– Ну-с, прихорошимся, – сказал Василько. – Предстанем пред очами графини молодцами.
Причесавшись и одёрнув мундиры, братья вступили в комнату Росицы.
Графиня не спала. Она сидела в обтянутом красным бархатом кресле у камина. Несмотря на свои семьдесят лет, была она красива: пышноволосая, со смуглым, почти без морщин лицом, чуть горбоносая, а рот, не потерявший зубов, украшали яркие губы.
– Пришли, бабушка-матушка, – проговорили в один голос братья и опустились на колени по обе стороны кресла.
Увидев внуков, графиня нахмурила брови:
– Явились, повесы. Думала, про бабку и забыли.
И хоть говорила Росица сурово, в голосе её слышалась неподдельная доброта и любовь к внукам. Оба они были, можно сказать, её детьми: мать их умерла при родах, а отец, сын графини Росицы, погиб в Севастополе в Крымскую кампанию.
Графиня погладила братьев по волосам, вздохнула:
– Жаль, не видят вас ныне ни отец ваш, граф Андрей, ни дед, граф Пётр Васильевич…
И задумалась. Молчали Стоян и Василько, не нарушали мыслей старой графини.
А ей вспомнилась юность, родное село в горной Болгарии, отец и мать, подруги, с кем ходила с кувшином к роднику и полола огороды, срезала виноград и молола зерно на ручной мельничке.
Наконец графиня заговорила:
– Много-много лет назад, вот уже полвека, привёз меня ваш дед в Санкт-Петербург, но я помню родную землю, горы, сады… Мой многострадальный народ… Если бы не граф Пётр Васильевич, лихой штабс-капитан, что было бы со мной? Болгария, мой край отчий! Русские солдаты приходили нам на помощь не единожды. И ныне будет священная кампания. Потому, благословляя вас, радуюсь: на правое дело идёте. Ведь и в вас течёт частица болгарской крови. Там, в Болгарии, живут ваши братья и сёстры. – Она поерошила им волосы. – Ну, ступайте с Богом, не следует вам видеть, как плачет старая графиня Росица.