Александр Иванович Гучков рассказывает
Шрифт:
Гучков: Несомненно, что в нем были какие-то флюиды. Я потом заподозрил, не было ли тут политических видов; в той борьбе, которую я предпринял с этим новым влиянием, я нескольких думских левых не имел на моей стороне. Они смотрели так, как будто я с ветряными мельницами борюсь, и даже был один думский эпизод, который мне напомнил один человек — Гегечкори. [68] Я имел еще беседу с Коковцовым, он мне говорил, между прочим, что государь интересовался его, Коковцова, мнением о Распутине. Идя навстречу и подчиняясь желанию государя, Коковцов виделся с Распутиным и, когда Государь спросил его мнение, Коковцов сказал: „Я вначале моей карьеры служил по Главному тюремному управлению. Так вот таких людей я по каторгам и по тюрьмам видал“. Это не отразилось на его карьере, но и не повлияло на Государя.
68
Гегечкори Евгений Петрович (1879–1945) — адвокат, социал-демократ,
Я видел, что нормальными путями — чтобы близкие употребили усилия — этого [воздействия на Николая II] не было. Оставалось одно. Мы не имели тех прав, которые имели западноевропейские парламенты; там по любому делу могут поставить правительству вопрос. Мы могли предъявить запрос в том случае, если было нарушение закона. И вдруг происходит такая вещь. В Москве был кружок светских богословов, как в свое время у Хомякова. Преемником их с славянофильским течением был кружок, возглавляемый Новоселовым. [69] Это были сыны православной церкви, сторонники церковного собора. Они, конечно, ближе меня стояли к церковным делам, интимно были связаны с высшим духовенством, и то, что до меня доходило, они освещали. Наконец терпение лопнуло, они приняли какую-то резолюцию, и затем эта резолюция была изложена в виде статьи, подписанной Новоселовым в газете „Голос Москвы“, которую я основал. Я самой статьи раньше не видел; она была скорбного характера. Имя не было названо, но прямо констатировалось наличие каких-то темных влияний. [70]
69
Новоселов Михаил Александрович — публицист, печатался в „Миссионерском обозрении“ и „Церковных ведомостях“. В 90-е годы XIX в. толстовец. Редактор-издатель „Религиозно-философской библиотеки“, издававшейся в Москве в 1910-е годы (коллекция Николаевского, ящ. № 129, п. 1; Воспоминания и дневники XVIII–XX вв. Указатель рукописей. М. 1976, с. 54). О кружке, собиравшемся у Новоселова, который посещали среди прочих Д. Ф. Самарин и Н. С. Трубецкой, см. Фудель С. И. У стен церкви. В кн.: Надежда. Христианское чтение. Вып. 2. Франкфурт-на-Майне. 1979, с. 280; Арсеньев Н. О московских религиозно-философских и литературных кружках и собраниях начала XX в. — Современник, Торонто, 1962, № 6, октябрь, с. 34.
70
В январе 1912 г. Новоселовым была написана брошюра „Григорий Распутин и мистическое распутство“. Брошюра печаталась в Москве, но была конфискована, и печатание не окончено. Машинописная (76 с.) копия с нее хранится в коллекции Николаевского (ящ. № 129, п. I). Еще раньше, в 1910 г., в „Московских ведомостях“ было напечатано несколько статей Новоселова о Распутине (№ 49 — „Духовный гастролер Григорий Распутин“, № 72 — „Еще нечто о Григории Распутине“).
Московский генерал-губернатор Гершельман эту газету приостановил в виде кары на 7 дней. В тот же день, когда я получил известие из Москвы о закрытии газеты, собрал фракцию и осведомил ее о положении дела и получил согласие и подпись. Прежде чем предъявить это, я имел беседу с одним из членов нашей фракции — М. В. Родзянко. Я ему рассказал все это. Родзянко был очень взволнован и говорил: „Я вам не советую делать“ — и произнес одно слово, которое я чувствовал: c'est l'affaire du colliet la reine“ („Это дело об ожерелье королевы“. — Ред.).
Затем у меня вышла дуэль с Уваровым, и так как я не хотел создавать прецедента, то, когда кончилась сессия у нас, я подал в отставку и уведомил прокурора, чтобы он приводил в исполнение. Тогда меня заключили в Петропавловскую крепость, а осенью, когда второй раз собралась Дума, то меня второй раз выбрали. (Второй раз я ушел вследствие столкновения со Столыпиным из-за западного земства.)
Я произнес очень сдержанную речь, только говорил о том, что власть не свободна, что есть какие-то влияния, а в самом запросе было указано на распоряжение Гершельмана, имя Распутина упомянуто не было, но ясно было…
Базили: Ни в статье, ни в запросе?
Гучков: Нет. Я только говорил о темных влияниях. Тут произошел эпизод. Я был очень взволнован, потому что я придавал этим темным влияниям большое значение в смысле роковой роли, которую это сыграет в истории династии и всей России, и я помню, что раздался выкрик Гегечкори: „Вот вы нас пугаете, а мы не боимся“. Он потом мне здесь сказал, что они, левые, не сочувствовали этой кампании потому, что она могла привести к преждевременной ликвидации этой болезни, а болезнь была нужна. И тогда он припомнил, что я ему ответил, я сказал: „Да, я понимаю, что вас это не пугает, потому что то, что вызывает в нас страх, вызывает в вас радость“. Вот тут, на этом, я считаю, произошел окончательный разрыв, окончательно потеряли ко мне всякое доброе чувство, а мне даже передавали, что государыня сказала: „Гучкова мало повесить“. Это было в 1910 г., начало царствования Коковцова. Я помню, что, когда Кривошеин мне сказал, я ответил, что, если бы мне кто-либо по поручению государыни сказал, что
По положению о Государственной думе и по нашему Наказу, прохождение запросов было следующее. Представлялся запрос, причем первому подписавшему его предоставлялся очень короткий промежуток времени для того, чтобы осуществить этот запрос. Затем Дума голосовала относительно передачи запроса в комиссию по запросам. Либо, если интерпеллянт настаивал, признавалась за запросом спешность; тогда дело должно было быть назначено в одно из ближайших заседаний. Я вопроса о спешности не поставил, поэтому прений никаких не было. Затем я отправился опять к Коковцову. Говорю вот что: „Я понимаю, ваше положение было затруднительным раньше, но теперь, когда инициатива Думы, вы можете [настаивать перед Государем]. Имейте в виду, что если вам удастся ликвидировать это до того, как это будет поставлено на повестку, или я получу надежду, что дело имеет направление в сторону ликвидации, то я откажусь от запроса. Пользуясь этим, попробуйте что-нибудь сделать“. Ничего не вышло. Запрос не был поставлен.
Базили: Вы говорили с Коковцовым на эту тему?
Гучков: Да. Не хочет рисковать и надежды не имеет. Вот как это было. Можно еще маленький эпизод рассказать. Через два дня после моего выступления я получил записку от Распутина — две-три строчки, очень ругательные. Я это передал одной из моих племянниц. А [самого] Распутина я никогда в глаза не видел. Два эпизода заслуживают некоторого внимания. Война уже [шла]. В правительстве Хвостов — министр внутренних дел, бывший когда-то лидером крайних правых. Как вы знаете, продержался он недолго и тогда, во время войны, ушел. Были сведения, что он попал через Распутина. Он был человек, может быть, не брезгливый в своих приемах, но у него была Россия на первом плане и служение России. Когда он достиг власти, когда, будучи у власти, убедился, до какой степени Распутин опасен для всего нашего строя, он пытался его ликвидировать, хотел убить его. Белецкий его предал, раскрыв тот заговор, который пытался организовать Хвостов против Распутина.
Так вот, с Хвостовым мы по Государственной думе были знакомы, но так как мы были противники личные, у нас были холодные отношения. Затем война. На Кавказе в Кисловодске мы встретились и он мне рассказал два эпизода. Он губернатор в Нижнем. Еще Столыпин — министр внутренних дел. Получает он телеграмму, подписанную Сазоновым. Не министром, а однофамильцем, писателем по экономическим вопросам. Так вот, получает телеграмму от этого Сазонова: „Будете ли вы в ближайшее время в Нижнем, одному человеку очень нужно вас повидать“. Тот ответил, что „да“. Тогда через несколько дней является к нему Распутин и говорит: „Приехал посмотреть на тебя, какой ты есть… Вот часто о тебе идут разговоры у нас там с папашей и мамашей“. Потом говорит ему: „Хочешь быть министром внутренних дел?“ Хвостову очень хотелось быть министром. Он говорит: „Как же министром внутренних дел, ведь у нас же есть министр?“ Тот говорит: „Сегодня есть Столыпин, а завтра его нет“. Тогда Хвостов продолжает отказываться: „Да нет, я человек горячий, я не гожусь. Ведь если что не по мне, я в мешок и в воду“. Эта фраза была неосторожна потому, что Распутин задумался. Предчувствие у него было. Он задумался, говорит: „Вот ты каков. Ну-ка дай мне телеграфный бланк“. Хвостов пошел в соседнюю комнату. Распутин сел и каракулями написал в адрес государыни: „Видел. Молод. Горяч, подождать надо. Григорий“. Не делая из этого секрета, он передает этот бланк Хвостову. Хвостов говорит: „Я снял копию, а подлинник сберег“.
Затем дальше, у источника, Хвостов тут же мне рассказывает. Он окружил Распутина слежкой и через Департамент полиции получил несомненные доказательства, что Распутин является орудием в руках немецкого шпионажа.
Бозили. Это было во время войны?
Гучков: Во время войны. Я просил очень тщательно в этом разобраться, и у меня создалось целое досье. Воспользовавшись одним из своих докладов у государя, я изложил все. Государь был очень взволнован, затем встал из-за стола, подошел к окну, смотрел в сад, барабанил нервно по стеклу. Тогда я пошел за ним и говорю: „Ваше императорское величество. Это последний момент, прикажите это сделать, это необходимо теперь же сделать“. (Потому что, если дать государю время обдумать, да еще посоветоваться, то кончено. Поэтому вырвать согласие сейчас.) Тогда государь страдальческим тоном говорит: „Ах, оставьте это, сейчас великий пост, дайте этому кончиться, и тогда мы вернемся. Отсрочку какую-то“. Тогда я понял, что все погибло. Кончено не только дело борьбы, но и я конченый человек, и через некоторое время я получил отставку.
Эпизод, рассказанный мне жандармским офицером. Я его помню еще по Нижегородской губернии маленьким мальчиком. Потом оказалось, что он офицер, потом жандарм, и затем он был в Министерстве внутренних дел для слежки за Распутиным (это был Штевен). Эпизод, который он мне рассказал. Приезжает к Распутину Манус и говорит: „Узнай одну вещь, очень важную, потому что я могу либо много потерять, либо много нажить. Мне предлагают в одной пограничной полосе купить большие лесные площади. Теперь, если мы будем наступать, тогда это стоит, а если мы отойдем, ничего не стоит. Вот узнай как-нибудь это“. Через некоторое время Распутин Манусу докладывает, что он имел беседу на эту тему с государыней. Государь говорит: разве может быть какая-нибудь речь о наступлении, наша армия так утомлена. Речь шла о наступлении.