Александр Иванович Гучков рассказывает
Шрифт:
Самые благоприятные условия были. Казначейский вопрос хорошо решался, со стороны законодательных учреждений было не только согласие авансам, мы шли на все, комбинация была исключительно выгодная. Имелась возможность при талантливом человеке нашу оборону поставить на такую высоту, на какой она никогда не была. Я не знал, как быть с этим, и вдруг происходит следующий эпизод. Военное ведомство вносит в Думу в очень спешном порядке, с просьбой ускорить [представление] об ассигновании нескольких миллионов рублей на секретные нужды. Сам законопроект был очень общий, глухой, как это и полагается. А порядок рассмотрения подобных докладов был таков, что председатель комиссии по обороне и докладчик комиссии по этим вопросам имели отдельный разговор с ведомствами. Ведомство указывало, давало расчеты, как оправдать ту или иную сумму, а докладчик заявлял, что он находит ассигнование необходимым. Так как комиссия обороны была очень авторитетной, потому что туда входили видные представители центра и правых партий, то бюджетная комиссия, опираясь на авторитет комиссии обороны, принимала ее заключения на веру; хотя там бывали и левые и им отвечали
В один прекрасный день приезжает ко мне полковник Боткин В. С. [74] (брат лейб-медика). Он забулдыга, офицер драгунского полка, неплохой человек, но пьяница, душа нараспашку, несуразный человек, неудачник. Сухомлинов, желая иметь около царя человека, расположенного к нему, взял его к себе для поручений. Очевидно, для того, чтобы через [его брата] Евгения действовать. Этот Боткин приезжает ко мне и говорит: „Ты знаешь, что ты наделал? Это ассигнование — ты знаешь куда оно идет? На организацию политического сыска в армии“. Наблюдение за политическими течениями в армии всегда производилось, но только оно не было организованным, оно шло через штабы корпусов, военных округов, поступало в Военное министерство тоже по Главному штабу. Все это было недостаточно оформлено. Пришли к заключению, что нужно создать специальный орган, иметь штаб-офицеров в штабах округов, которые концентрировали бы сведения, и создать и при военном министре такой центр. Это государственная необходимость, это меня нисколько не шокировало.
74
Боткин Виктор Сергеевич — подполковник, штаб-офицер для поручений при военном министре. Свойственник Гучкова (его брат Николай был женат на дочери П. Д. Боткина, учредителя товарищества чайной торговли „П. Боткин и сыновья“).
А Боткин мне говорит, что предполагается для этой цели пригласить жандармских офицеров: они будут сидеть по округам и возглавлять политический сыск. Это уже хуже, жандармы — офицеры второго сорта. Знаешь [сказал Боткин], кого прочат во главе всего этого дела? Полковника Мясоедова.
Мясоедов — пограничный офицер в Вержболове с хорошими связями в Петербурге. Услужливый, ловкий человек, пользующийся тем, что вся наша знать проезжает через эту станцию, всегда оказывал ей услуги, завел связи, его положение было отличное. Он часто наезжал в Германию и подпал под подозрение, что продает какие-то сведения немцам. Такие подозрения не были ничем подкреплены, поэтому прибегать к каким-нибудь воздействиям не считали возможным.
Но тут помогло одно обстоятельство. Его накрыли на одном серьезном проступке. Оказалось, что в автомобиле, на котором он проезжал границу, было двойное дно. И при одном его возвращении из Германии была очень ценная контрабанда. Значит, пограничный офицер, попавшийся на контрабанде. Его удалили из жандармов. Он был в отставке, затем на каких-то водах он встречается с Сухомлиновым и его женой, жены познакомились. Он ловкий человек, умеет втираться [в доверие]. Знакомство продолжалось в Петербурге. Сухомлинову показалось, что это талантливый человек, и, когда явилась мысль о создании такого органа, было решено назначить Мясоедова. Не так легко было вернуть его на службу, и когда Сухомлинов предложил, чтобы вернули Мясоедова на службу, то Макаров, который был порядочный человек, заинтересовался, честный ли Мясоедов человек, и, получив такую справку, наотрез отказался вернуть. Тогда Сухомлинов государю об этом деле доложил, скрыв эту часть. Государь требует, чтобы это было сделано. У Макарова не хватило мужества, и он подчинился. И таким путем против воли министра внутренних дел, вернувшись на службу, [Мясоедов] командируется, чтобы возглавить орган, который будет держать в своих руках судьбы русского офицерства.
Это все Боткин говорит. Я подумал, что, если критики деятельности военного министра мы не добьемся, можно на скандале свернуть ему шею. Тем временем еду я в Киев. Там было открытие памятника Столыпину. Это III Дума 1911 года. Я был в добрых отношениях с Ивановым, все по японской войне. Мой брат покойный у него в корпусе был. Я по Красному Кресту знал его. Я зашел к нему в Киеве. Он мне говорит: „Вы знаете, наша киевская контрразведка напала на ужасающие веши. Нам удается иногда перехватывать донесения, которые идут из Петербурга в Вену, мы их фотографируем и посылаем дальше. Вот из этих донесений выясняется, что все, что происходит в ближайшем окружении военного министра, вплоть до его разговоров с государем, все известно австрийскому Генеральному штабу“. А в это время Мясоедов уже сидит [на своем месте]. Вот тогда Иванов мне говорит: „Является ли передатчиком таких сведений Мясоедов — я не знаю. У меня доказательств нет“.
Я думаю опять: надо это использовать. Везу эти сведения к Коковцову. Я ему только не назвал Иванова. Просто говорю, „из достоверных источников“. Тогда Коковцов мне говорит: „А. И., это все равно, но вы не знаете худшего“. Я спрашиваю: „Что же худшее?“ „Глава австрийского шпионажа здесь, а Петербурге, Альтшиллер [75] — интимный друг военного министра, бывает у него запросто“. Меня удивил глава правительства, который не по сплетням, а по донесениям полиции все знает — и так спокоен. Альтшиллер — представитель одной немецкой фирмы сельскохозяйственных машин, его резиденция раньше была в Киеве. Эта специальность
75
Альтшиллер (Альтшулер) Александр Оскарович — австро-венгерский подданный, обосновался в Киеве в начале 70-х годов XIX в., директор сахарного завода в Бердичеве, председатель правления общества машиностроительных Южно-Русских заводов. За благотворительную деятельность был назначен почетным австрийским консулом в Киеве (эта должность не имела ничего общего с функциями дипломатического консула) (см. Wilcox E. H. Russia's Ruin. New York. 1919, pp. 45–46). В литературе он обычно рассматривается как консул враждебной державы, с якобы присущей такой должности шпионской деятельностью. Со времени службы Сухомлинова в Киеве Альтшиллер был с ним близко знаком, что и послужило позднее одним из оснований для обвинения Сухомлинова. Кроме слухов, никаких фактических данных о шпионской деятельности Альтшиллера ни в 1912, ни в 1917 г. (во время процесса над Сухомлиновым) приведено не было. Не подтверждается также и сказанное Гучковым по поводу переезда Альтшиллера вслед за Сухомлиновым в Петербург. В марте 1914 г. Альтшиллер покинул Киев и уехал в Австрию. Его сын и брат как австрийские подданные были после начала войны высланы в Сибирь (Тарсаидзе А. Ук. соч., с. 288–292).
Были такие лица, которые брали на себя проведение того или другого дела через министерство, и я напал на характерный случай, который раскрыл всю механику. Какой-то русский человек имел в Порт-Артуре дом до войны, затем дом был реквизирован, разрушен; создался повод для претензии к Военному министерству, чтобы получить вознаграждение. Он долго обивал пороги. Тогда ему указали на Альтшиллера, проводят в кабинет; в нем портрет Сухомлинова; обстановка свидетельствует об их близости. Он излагает Альтшиллеру дело на словах, секретарь записывает. А затем Альтшиллер говорит: „Вот мои условия. Я берусь выхлопотать вам“. Три профессии: представитель фирмы сельскохозяйственных машин, присяжный ходатай при Военном министерстве и представитель австрийского шпионажа! В смысле сельскохозяйственного прогресса мы шагнули вперед. Интерес к сельскохозяйственным машинам уже был, в то же время наша промышленность страшно отстала, поэтому этот аппетит надо было удовлетворять.
Я был в добрых отношениях с некоторыми военными, причем с большими. Они указывали на непорядки. Я хорошо знал положение Варшавского военного округа. Так вот, получаю я по почте пакет при письме анонимном, и там документ — копия с секретного распоряжения канцелярии Главного штаба штабам округов — такого содержания: „Предполагается создать особую организацию наблюдения за политическими явлениями. Будут вам присылаться сведения о благонадежности подведомственных вам офицеров. Вы должны при аттестациях принимать во внимание, но вы не должны ни проверять их, ни показывать заинтересованным лицам“. Картина такая мне представилась. Начальство данного офицера получает из Петербурга справку о своем офицере. Начальство знает его давно, справка же составлена неизвестно кем, но если она неблагоприятна, я не смею проверить; эта справка имеется и в высших инстанциях. Подлинный ли был приказ? Я не был уверен. По внешнему виду как будто да. Что мне было делать?
Я тогда думаю, как бы устроить, чтобы довести до обсуждения в Думе. Запрос тут возможен, но дело в том, откуда сведения у меня. Я боялся, что могут набрести на след Иванова. Мне пришла мысль такая, если можно было бы просто факел, головешку горячую в прессу [ткнуть], а затем в порядке прений можно было бы раскрыть [существо дела]. Я вызываю к себе Бориса Суворина, [76] который был редактором „Вечернего времени“, но не все ему говорю. Он патриот был. Я говорю: „Вот что мне надо. Неблагополучно у нас в разведке. Мне хочется по этому поводу поставить вопрос на обсуждение в Государственной думе. Вы должны мне дать повод. Вот в каких пределах вы можете пустить разоблачение“. А редакцию чтобы он составил сам. Было сказано так: „Неблагополучно в нашей разведке и контрразведке, какие-то военные тайны просачиваются…“, а затем, не называя Мясоедова, было указано, что это совпало [с тем, что появился некто] человек, который [ранее служил] в органах близких и был устранен [оттуда] в свое время. Это мне давало [право] сказать: „Газета пишет… Объяснитесь…“
76
Суворин Борис Алексеевич — журналист, редактор газеты „Вечернее время“. Младший сын редактора и основателя „Нового времени“ А. С. Суворина. Участник белого движения, написал очерки о начальном его периоде (Суворин Бор. За Родиной. Героическая эпоха Добровольческой армии 1917–1918 гг. Впечатления журналиста. Париж. 1922).
Приняло это, однако, немного другое направление. Эта бомба разорвалась, неожиданно произвела скандал, и вдруг я узнаю, что Мясоедов встретил Бориса Суворин на скачках, имел там с ним объяснение и потребовал, чтобы тот извинился, а когда Суворин отказался, тот его ударил. Мне было неприятно, что я подвел Суворина. Я тогда вызываю к себе корреспондента „Нового времени“ Ксюнина и диктую ему интервью со мной, как будто он пришел ко мне и спрашивает, насколько верны те сведения. Я вполне подтверждаю, что все это правильно, и жду событий. Тогда уже не к нему, а ко мне должны предъявляться претензии. А затем я пишу письмо председателю комиссии Государственной обороны князю Шаховскому, чтобы он в закрытом заседании комиссии дал мне возможность объясниться.